"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн

Анна.

Ты говоришь чепуху, потому что не знаешь их. Им нужен господин, ибо они склонны к насилию... Я с ними не справлюсь... Они начнут приходить по ночам и вторгаться в мое лоно, мне же останется только стискивать зубы и терпеть, а к утру мое тело будет окровавленным, истерзанным.

Хельмут.

Бог такого не допустит.

Анна.

Ты говоришь глупости. Ты их не знаешь. И не догадываешься, на что они способны, чего хотят. Думаешь, им можно противиться? Ты глуп: всё, что исходит от них, нужно претерпевать. Они, погружаясь в мягкую плоть, становятся сладострастными.

Хельмут.

Я изобью их, если они причинят тебе зло.

Анна.

Ты глуп... О нет, прости: ты мужчина, о чем я все время забываю... И у тебя есть руки, но они полностью в твоей власти. У тебя тоже есть... руки. И я не могу понять, почему же они не склонны к насилию.

Хельмут.

Да проклянет меня Бог, если я тебя огорчу, - пусть тогда чаша Его терпения переполнится.

Анна.

Я опять тебя недооценила... Ты великолепен. Нехорошо, когда мужчины насильничают, когда они совсем... Но они всегда бывают грубыми и жестокими... Я бы сказала, что, имея дело с женщиной, они ни в чем не знают меры и упорно стоят на своем.

Хельмут.

Не говори так. Ты меня унижаешь... Или, наоборот, придаешь мне мужества, воодушевиться которым я не вправе. (Плачет.) Мне грустно - оттого что ты не хвалишь меня, хотя я очень стараюсь тебе угодить.

Анна.

Что за чепуху ты опять несешь?

Хельмут (падая перед ней на колени).

Прости, что я приревновал тебя к тем рукам, что я безудержно и упорно стремился к тебе приблизиться. Прости... Давай вместе помолимся, чтобы у тебя родился сын, который станет здесь господином.

Анна.

Ты глуп.

Хельмут.

Прости меня!

Анна.

Встань! Я ведь к тебе добра.

Хельмут.

Нет-нет! Прежде прости!

Анна.

Упрямец!

Хельмут.

Хочу поцеловать твои стопы, потому что люблю их. Я плачу. Сердце переполнено слезами. Позволь пролить их на твои ноги.

Анна.

А ты не мог бы захотеть, чтобы я поцеловала твои алые губы?

Хельмут (поднимаясь).

Ода!

Анна.

Ты, значит, всего лишь упрямец, а вовсе не упорствующий.

Хельмут.

Ты хочешь унизить меня! Я же хочу поцеловать твою ногу... и омыть слезами... Но если ты отдернешь ее, я тебя укушу.

Анна.

Я буду стоять спокойно.

Хельмут.

Ты хотела меня унизить, потому что я возгордился, еще ничего не сделав... Всю эту ночь я простою со свечами возле твоей постели и не шелохнусь до утра. Я хочу - -

(Он не может закончить фразу из-за хлынувших слез.)

Анна.

Ты безудержен в своем служении, мальчик.

Хельмут (порывисто).

Почему ты не сказала: в своей любви!

Винный погребок.

Конрад Шульц и два его приятеля.

Шульц (ворчливо).

К дьяволу всё это - я увидел женщину, и она была хороша.

Первый приятель.

Такое порой случается.

Шульц.

У тебя на плечах капустный кочан вместо головы... Или - репа; но, клянусь, мне это без разницы.

Второй приятель.

Давайте лучше веселиться!

Шульц.

Зачем, если сегодня я склонен сидеть, понурившись?

Второй приятель.

Ну хорошо, сиди со склоненной головой.

Первый приятель.

Почему бы тебе не признаться, что ты влюблен?

Шульц.

Потому что это было бы ложью.

Второй приятель.

Кто это разберет!

Шульц.

Тот, кто не так глуп, как ты... Разве я вам не рассказал, что произошло? Рассказал... Я увидел женщину, и она была хороша. И глаза мои вдруг утратили свойственное им сладострастие, потеряли способность смотреть сквозь одежду... Чего ухмыляетесь? Я же вам говорил, давно: стóит мне посмотреть на женщину, и я сразу - себе на беду - вижу ее промежность.

Первый приятель.

Ты остался троллем, каким и был всегда! Сколько раз тебе говорили: все безмерное бытие у тебя сконцентрировано в одном-единственном - причинном - месте!.. Кто, посмотрев на твои картины, не скажет этого?! Ты знаешь женщин с пышными телами, с влагалищами, как заросли ароматных вьюнков... И других: стройных, внушающих безмерное томление... И еще - те женские лона, что вынашивают плод! Ты ведь писал матерей, с такими грудями и в таких позах, что их не поймет ни один мужчина... Захотел ли бы ты вообще смотреть на этих женщин, если бы прежде не нарисовал их в своем воображении?

Конрад (улыбаясь).

Твой пыл хорош, да только ты растрачиваешь его попусту. Я в самом деле писал женщин красками и, как ты выразился, рисовал их в своем воображении; но женщин, о которых ты говоришь, - тех, что все еще окутаны ароматами брачной ночи и сознают свою беременность, которая золотым дождем излилась на них, и просвечивает, словно свет, сквозь кожу, и будто собирает в фокус бесконечное множество линий, - таких женщин в природе не существует... Кое-кто будет утверждать, что я превзошел Бога с Его безмерным творением. Однако я не соглашусь с такой точкой зрения: ибо если я, живописец, писал то, чего быть не может, значит, я лжец и пустобрех...

Второй приятель.

Что же, по-твоему, искусство должно лишиться всякого пафоса?!

Шульц.

Глупая скотина! Я отвечу, что, исходя из присущей мне склонности к фантазированию, буду и впредь выполнять предназначенное: раздевать женщин, чтобы выяснить, не найдется ли среди них такая, что ни в чем не уступит моим фантазиям... Ты знаешь, я уже предпринял кое-что в этом плане: я имею в виду двух женщин, которые еще сегодня придут к нам. Но признаюсь: они мне кажутся двумя раздобревшими шлюхами, в которых сладострастие иссякло или заплыло жиром. Правда, обе хорошо сложены, и, если их написать, картина доставит удовольствие всякому. Только... Я едва не впал в отчаянье, увидев этих дам вблизи, ибо воображал себе жаркие золотые слитки, на самом же деле их соски и волосяную поросль вкруг щелей в лучшем случае можно уподобить меди, на которую чем дольше смотришь, тем больше она окисляется.