Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тоже тебя люблю, – призналась Дольса ровно в тот момент, когда Уго снова пытался в нее проникнуть.
Уго застыл:
– Что ты сказала?
– Пошли отсюда быстрее, не то нас хватятся.
Уго, словно не слыша, вновь принялся ее целовать – лицо, губы, груди, снова лицо и опять…
– Хватит! – отпихнула его Дольса.
У них не оставалось иной возможности, кроме побега. Они соединялись еще несколько раз; опасность быть обнаруженными еще больше возбуждала любовников, а опасность забеременеть контролировалась самой Дольсой, хорошо разбиравшейся в женских делах.
Уго рассказал ей о Гранаде, открыл свой план. В Гранаде он станет иудеем, там нет инквизиции и никому не будет до этого дела. Дольса выслушала не перебивая, и не стала возражать, как раньше, и не честила его наивным сумасбродом за мечты об их совместной жизни в мусульманском королевстве.
А в другой раз Уго рассказал о фелюге, которая сможет их доставить туда. «Я переговорил с капитаном, – упорно продолжил он эту тему через месяц, когда фелюга вернулась в Барселону. – Ему хватит моего золотого флорина». Время летело, и свадьба с младшим Саулом неуклонно приближалась. «Мне достоверно подтвердили, что в Гранаде живут евреи. Чтобы их отличали от мусульман, они обязаны носить желтые шапки. А христиан там нет», – пересказывал Уго. Однако наступил уже новый год, а Дольса по-прежнему хранила молчание. «В Гранаде много возделанной земли, а я разбираюсь в винограде. Маир меня всему обучил. Я найду работу, а ты… ты и сейчас уже опытная повитуха». Когда они занимались любовью, в Дольсе просыпалась лихорадочная страсть, как будто каждый раз был последним. «На лодке мы смогли бы добраться до места, которое называется Аликанте, это рядом с Королевством Мурсия. Мне говорили, что оттуда недалеко до Картахены. У меня есть хороший друг…»
Весна подходила к концу. Скоро придет лето, за ним сбор урожая… а там и дата, назначенная для свадьбы.
– Решайся, Дольса, ради всего, что тебе дорого.
– Я не знаю.
Дрожь в ее голосе поразила Уго. Теперь уже он молчал и слушал, как она плачет. Он не знал, что делать, как ее утешить. Прежде Дольса никогда при нем не плакала.
Ее мать. Ее семья. Саул. Она не могла предать их, бежав вместе с… Дольса не договорила.
– С христианином? – закончил за нее Уго.
Девушка покачала головой: дело не только в этом. Ее ведь готовили и учили, чтобы она стала врачом. Она умеет читать и писать. Знает латынь… Занимается медициной. Матушка покончит с собой. Она ведь вдова, у нее осталась только дочь! Дольса представляла себе Астругу – сбитую с толку, лепечущую, зовущую свою дочь. А дедушка, дедушка – что плохого он совершил в жизни, чтобы любимая внучка сделала его несчастным, исчезнув из его жизни под руку с христианином? На семью Саула обрушатся бесчестье, глумление и горе. А вся вина будет на ней. Дольса не была готова принять такой груз вины на всю жизнь.
– Уго, я не могу.
– Ты сказала, что любишь меня.
– В этом мое несчастье.
– Но…
Лицо девушки окаменело, как никогда раньше.
– Ты что, не понял? – выкрикнула Дольса. – Отстань! Я не могу! Не заставляй меня мечтать!
В голове Уго планы побега мешались с планами самоубийства. Дольса упорствовала в своем отказе, она кричала и даже бранилась. А Уго замыслил бросить и Маира, и проклятые виноградники, и вино, и евреев… Все было так чудесно рядом с Дольсой! Он мог бы пойти гребцом на галеру или куда угодно. Да, это означает предать матушку, но ведь и матушка предала его с тем бондарем.
Он мог бы похитить Дольсу. Эта мысль много раз вспыхивала в его голове. Похищение женщин – иногда по обоюдному согласию, иногда против воли – было делом нередким. Уго фантазировал, как это можно сделать: приблизиться, застать врасплох, увести с собой по возможности наименее насильственным образом. И все-таки даже в мечтах Уго не мог представить себе Дольсу, покорно смирившуюся с похищением. Наверное, она бы его… убила. Уго со вздохом отказался от этой идеи. Еще он мог бы подойти к Дольсе, попросить прощения, и они продолжили бы встречаться, как раньше, – украдкой и втайне от всех… пусть даже она и будет замужем. Шел август, до свадьбы оставалось чуть больше месяца. И тогда другой мужчина сделает Дольсу своей. Увидев обнаженную Дольсу в объятиях другого и ужаснувшись этой картине, парень с силой стиснул рану на правой руке, которую заработал, стараясь отогнать то же самое видение: тогда Уго обрушил свой гнев на деревянный столб в давильне. В голову ему лезли самые отчаянные замыслы – например, убить младшего Саула, но такие идеи он сразу отметал. Ему пора уже смириться с очевидностью: Дольса никогда не будет с ним. Она же сама говорила, что знает латынь. А он ничего не знает. Уго снова надавил на рану: боль отвлекала от тяжелых дум. Это была длинная, хотя и неглубокая ссадина на правой ладони. Уго сам ее обработал, вылив на ладонь немножко aqua vitae из пузырька. Не так было больно от ссадины, как от жжения.
Уго долго рассматривал пузырек, ему пришла в голову новая мысль. Затем юноша взболтал содержимое, посмотрел на свет, поднес склянку к губам и сделал глоток.
Уго знал, что не умрет, – ведь не погубила же aqua vitae Лысого Пса. Однажды, притворившись, что спрашивает из чистого любопытства, подмастерье расспросил Маира о чудесном напитке. Еврей, и сам долго раздумывавший, почему тот солдат умудрился выжить, заглотив два пузырька aqua vitae, ответил так:
– Уго, это была первая перегонка из вина. Я собирался приготовить на основе этой жидкости настойку или перегнать ее еще несколько раз, чтобы сэкономить время. Едешь на войну – подготовься как следует. Вот почему, как я понимаю, тот парень не умер от большой дозы. Aqua vitae еще не дошла до степени окончательной очистки. Ты ведь и сам, наверно, пробовал aqua vitae на вкус во время дистилляции – проверял капающую из змеевика жидкость, чтобы понять, закончен процесс или еще нет. Чем больше раз мы перегоняем aqua vitae,