Прирожденные аферисты - Сергей Зверев

– Слишком они жалкие и слабые, чтобы нас сожрать.

– Пойми, когда двигатель работает, они забиваются по углам и не отсвечивают. Но когда машина катится по инерции, они кусают колеса и готовятся к пиру.

– Да вроде все налаживается, – возразил Маслов.

Действительно, он видел, что последние годы страна шла вверх. Перегибы исправлялись, ошибки учитывались. Правда, поднимали голову всякие отщепенцы. То они собьются в подпольные кружки с громкими названиями типа эстонского «Союза борьбы за демократические права», то на пишущих машинках отпечатают злопыхательский журнал «Хроника текущих событий», где СССР выглядит хуже, чем Германия при Гитлере. То свихнувшийся армейский генерал Григоренко размножит на ротаторе антисоветские листовки и начнет раздавать их обалдевшим солдатам, а после лечения в дурдоме объявит себя защитником крымских татар. То сами крымские татары соберутся на площади Маяковского в Москве с требованием возвращения им Крыма – в июне Маслов в дежурной группе по городу участвовал в доставлении их в ГУВД, люди эти были в неадеквате. То странные личности на Красной площади выступят против ввода войск в Чехословакию, размахивая плакатами «За вашу и нашу свободу». А в феврале этого года психически больной дезертир-офицер, переодевшись в милицейскую форму, прямо у Кремля пытался расстрелять Леонида Ильича Брежнева, который ему почему-то не нравился, перепутал машину и высадил весь магазин по правительственному «ЗИЛу», где ехал космонавт Леонов, убил водителя. Но это всё эксцессы, думать о том, что устремления этого сброда разделяет хоть сколько-нибудь значительная часть народа, просто глупо, поэтому КГБ с этими явлениями справлялся без труда. Так что поводов для пессимизма и уж тем более для паники нет – Маслов был в этом абсолютно уверен.

– Руководители страны, надо отдать им должное, отвернули от пропасти, куда нас вел кукурузник, – произнес Верзилин. – Но двигатель они завести не могут. Не знают, как это делать. И наше счастье, если кто-нибудь найдет ключ от замка зажигания…

– Найдут, – уверенно произнес Маслов.

– Твоими бы устами… Знаешь, майор, наша страна, наш строй – это гораздо важнее, чем наши жизни. Чем тысячи жизней. Мы несем в себе наметки проекта будущего для всего человечества. И поэтому нас всегда будут пытаться убить… Давай еще по маленькой.

Маслов разлил коньяк – полбутылки они уже уговорили.

– Думаешь, как я не боюсь вести такие разговоры? А я ничего не боюсь. Ни смерти, ни тюрьмы, ни сумы. Ни гнева начальства. Может, за это и держат. Я боюсь только того, что однажды придет новый порядок, который я видел, когда был в оккупации. И все то, за что мы боролись, пойдет прахом.

– Это вряд ли, – покачал головой Маслов.

– Говорю же, ты оптимист. – Верзилин немного помолчал, задумчиво глядя на стакан. Потом поднялся. – Все, надо отдохнуть. Завтра тяжелый день.

– Коньяк возьмите.

– Завтра с коллегой допьете. Отметите удачное мероприятие.

– А вы?

– А у меня день расслабления прошел. Опять мундир на все пуговицы. Опять броня. До следующего года, – усмехнулся Верзилин.

И вышел из номера.

Маслов был озадачен. Еще недавно он держал Верзилина за цепкого, но приземленного специалиста, упрямого иногда до самодурства, принципиального до полного отсутствия гибкости. Думал, что это человек правил, а не идей. Сейчас же разговаривал с личностью из железной плеяды подвижников, которые вытягивали на своих плечах Великую Войну, восстанавливали хозяйство, привыкли стоять насмерть и не допускали, что можно вести себя иначе. Не верилось, что Верзилин старше его всего лишь на десять лет. По сути, Маслов только что говорил с Инквизитором, хранителем духа великой эпохи. От таких людей веет уверенностью в своей правоте, доходящей до фанатизма, а еще безжалостностью, как было безжалостно взрастившее их время. С такими неуютно рядом. А можно ли без них?

И еще – можно ли верить его умозаключениям? Если допустить, что он прав, тогда становится совсем тоскливо. И фантастический Мир Полудня, которым грезит целое поколение, может стать Миром Полуночи.

«Стоп, – оборвал себя Маслов. – Это от усталости лезут в голову дурные фантазии. Нет силы, которая остановит Советский Союз в его полете в будущее. И быть не может. Наш строй пришел навсегда – это историческая объективность. Обратного пути нет…»

Дом в Шаталовске всегда был для Марии Илизаровны и ее пристанью, и ее крепостью. Она всегда возвращалась сюда. С неохотой, часто потерпев поражение. Но это была ее последняя линия отступления. Ее муж и учитель Тудор Савойский не любил эти места. Он считал это владение кладбищем надежд. И был здесь всего пару раз. Притом второй раз приехал после войны, чтобы вернуть свою супругу к привычной жизни, полной мишуры и блеска.

Годы идут, и она все чаще вспоминает его. Тудор был родом из Бессарабии. По крови наполовину цыган, он в молодости якшался со своими соплеменниками, от которых приобрел склонность к театральщине, постиг веками наработанные этим народом навыки мошенничества, а также уверенность, что мир – это пастбище, а люди – бараны, которых необходимо периодически стричь.

Он был большим мастером постановок. Собирал целые труппы мошенников и устраивал гастроли по всей стране. В НЭП создавал фальшивые конторы и предприятия. Позже объегоривал органы власти, выдавая себя за родственника важных людей.

В двадцатые годы, во времена возвращения частников-мироедов и колоссальной безработицы, многие находились на грани выживания. Тогда Тудор пожалел изящную, как балерина Большого театра, девушку – гордую, державшуюся как принцесса, но очень голодную. Пригласил ее в свою «труппу» на «подтанцовку», при этом горячо заверив, что не посягнет на ее девичью честь. Девичью честь она блюла строго. И все равно лишилась ее однажды с Тудором. Но перед этим они хорошо поработали, у нее открылся талант, она набиралась опыта и профессионально стала вполне самодостаточна. У нее было главное качество мошенницы – она не видела ничего плохого в том, чтобы обирать презренных плебеев. Она считала, что ей все должны за испорченную жизнь и разрушенный тихий мирок ее безмятежной юности.

Однажды они обвенчались в церкви, потом официально зарегистрировали свой брак, и Перпедюлина прибавила к своей фамилии вторую часть – Савойская. Затем появился на свет маленький Лилиан.

Конечно, такая семья не могла являться достойной ячейкой социалистического общества. Отец семейства был то в бегах, то в тюрьме, то на «гастролях». Он приносил чемоданы денег, а через некоторое время был гол как сокол – все проигрывалось в карты, шло на новые аферы. Тудор денег не жалел и не делал из них культа. Они средство к существованию и свидетельство его успешности, но не более. Он никогда не трясся над ними в отличие от жены, для которой денежные знаки даже ненавистной ей советской страны были понятием сакральным, божественным. А ее многочисленные подвиги были как бы служением этому божеству.

После отсидки за эксплуатацию памяти Чапаева и его соратников Мария Илизаровна поняла, что не сможет поднять сына, ведя прежний образ жизни. В воздухе пахло грозой грядущей большой войны. Прокатился и спал вал репрессий. В стране все стало жестче. И она предпочитала затаиться. С мошенничествами завязала – не считать же работой те случаи, когда деньги сами плыли ей в руки. Она знала, что когда-нибудь ее время еще придет.