Прирожденные аферисты - Сергей Зверев

Было непривычно тихо. Обычно Павлюченков не затыкается – балагурит без остановки до поздней ночи. Бывает, продолжает бормотать и во сне. Вот ведь темперамент у человека. Маслов всегда считал себя главным трепачом органов внутренних дел, но явно переоценивал свои возможности.

Киевлянин задержался в УВД. Он взвалил на себя обязанность добить все вопросы организации мероприятия. А это транспорт, порядок выдвижения, понятые – у местных договоренность с железной дорогой, предоставляющей для этой цели сотрудников ВОХРа.

В номер постучали.

Маслов нехотя поднялся с кровати, отпер замок и распахнул дверь.

– Разрешите? – спросил Верзилин, живший в полулюксовом номере этажом выше.

– Да, конечно, заходите. – Маслов пропустил следователя в номер.

К его удивлению, в руке неприступного Верзилина была бутылка коньяка. Он со стуком поставил ее на стол:

– Ну что, майор, давай выпьем! Хоть завтра и важное мероприятие, но у меня традиция – в этот день я всегда пью с хорошим человеком. – Он уселся в узкое кресло с высокими подлокотниками и продолжил: – Вижу, ты парень неорганизованный и расхлябанный, порой несерьезный, но в целом правильный.

Маслов даже не знал, как отнестись к такому сомнительному комплементу. И поинтересовался:

– Что отмечаем?

– В этот день 1959 года кукурузник меня вышиб из армии. – Верзилин разлил по граненым стаканам коньяк: – Ну, давай. За Родину. И чтобы ее предателям ни дна ни покрышки.

С тостом Маслов был полностью согласен и опрокинул стакан, закусив вафлями «Артек», пачка которых лежала на столе.

– Думаешь, чудит следователь? – усмехнулся Верзилин. – А знаешь, чем для меня армия была? Всем. Мне четырнадцать лет было, когда фашист к нам в Белоруссию пришел. И я в партизаны подался, разведчиком. Меня брали в плен. Били смертным боем полицаи. Водили на расстрел фашисты. Холодом изводили. А я выжил и бежал. И снова воевал. И знал, что моя судьба – воевать и умереть за Родину. Потом стал офицером. Служил честно. И вдруг узнаю – нам корабли, самолеты больше не нужны, одними ракетами обойдемся. Так что иди, летчик, на все четыре стороны. Моих сослуживцев вышибали за год до пенсии, без жилья, без перспектив… Да, нужно было сокращать, но не рубить сук, на котором сидишь. Хрущев чуть не убил армию. Он нас, сволочь, едва безоружными не оставил перед лицом американского империализма. Фантазер хренов…

Маслов тоже помнил фокусы опального Генерального секретаря ЦК КПСС. По его указу пилились самолеты, корабли. Одновременно загонялась в тупик экономика, так что тезис о том, что страна не могла содержать такую армию, звучал убедительно на фоне подступающего голода. Сокращение затронуло три с половиной миллиона человек, частично был уничтожен и деморализован офицерский корпус. Притом делалась все подленько. На профессиональных военных спустили весь пропагандистский аппарат – пошли мерзкие фельетоны, фильмы, стишки, где присутствовал образ бездельника в погонах, который спит на службе, а потом еще и выходит на раннюю пенсию. Емко и конъюнктурно этот отрицательный образ был представлен в фильме Рязанова «Берегись автомобиля» в блестящем исполнении Анатолия Папанова. «Я свою калубнику собственными руками выращиваю» – вся страна пересказывала эти слова мироеда, военного в отставке, занимавшегося мелким торгашеством. Так что чувства следователя Маслов вполне разделял.

– Еще в 1952 году в этот же день меня сбили в воздушном бою, – заявил Верзилин.

– Это где? – удивился Маслов.

– В Корее. Я катапультировался, а американский летчик пытался расстрелять мой парашют. Янки всегда пытались нас добить. А мы их – никогда. Но однажды решили проучить и ответить тем же. И они сразу пришли в чувство. А сбивали мы их куда больше, чем они нас.

– И вы сбивали?

– Восемь истребителей «Сейбр». И одну «летающую крепость» – это тяжелый бомбардировщик Б-29. Мне за него второй орден Красного Знамени вручили. А мой командир полка Евгений Пепеляев накрошил больше двадцати американцев…

Маслов с трудом верил своим ушам. Он вспомнил китель Верзилина без орденских планок. Тогда подумал, что тот стесняется – нечем похвастаться. Теперь причина стала ясна – он не хотел выпячивать свои заслуги.

Верзилин налил еще по капельке коньяка:

– За нашу Советскую армию!

– За нее! – кивнул Маслов.

Верзилин поставил стакан и обратил внимание на лежащий на кровати сборник фантастики:

– Снегова роман. Читал. Хорошо пишет… Веришь в светлое будущее, майор?

– Что значит верю? – усмехнулся Маслов. – Нам от него не уйти… Интересно все-таки, что будет через тридцать лет. Или через пятьдесят. Освоим космос. Позабудем о ручном труде. Милиция без работы останется – всех переловим… Хотя вряд ли. Не может быть, чтобы дураков и психов совсем не осталось.

– Оптимизм – это похвально, – кивнул Верзилин. – С годами он проходит.

– Вы считаете иначе?

– Майор, у нас специфика работы – мы должны видеть глубже официальной пропаганды. Я и вижу, что, если так дальше пойдет, рано или поздно все накроется.

– Почему? – удивился Маслов, с которым не часто старшие товарищи вели антисоветские беседы.

– Потому что мы движемся по инерции. Благодаря тому мощному импульсу, который сначала нам придала революция. Потом индустриализация и война. И который не смог остановить даже Хрущев, будь он проклят.

– Ну… – не нашелся что сказать Маслов.

– Что скривился? Не по канону вещаю? – невесело улыбнулся Верзилин. – Меня как-то на партсобрании сталинистом назвали. Обидеть хотели. А по мне, так похвалили. При Сталине у нас была индустриализация, победа. В разрушенной войной стране созданы ядерный и противовоздушный щит, заложена космическая программа. И полностью восстановлена экономика – карточки мы отменили на пять лет раньше Англии. Страна ракетой летела вверх. Такое ощущение, что где-то решили ее тормознуть из опасения, что мы в ближайшей перспективе оставим позади весь мир.

– Злые происки врагов? – хмыкнул Маслов.

– Не знаю, – вполне серьезно ответил Верзилин. – Но знаю точно, что двадцатый съезд партии, осудивший самый героический период нашей истории и развенчавший привидевшийся им культ личности, – это съезд предателей. Тогда кукурузник корпоративные партийные интересы окончательно поставил над интересами страны. Именно там повернули замок зажигания и выключили мотор. И что дальше? Что происходит с автомобилем, катящимся по инерции?

– Его движение останавливают сопротивление воздуха и сила трения.

– В корень зришь, майор. Сила трения! Так что остановка может быть не в коммуне, а гораздо раньше. И как только мы остановимся – нас сожрут враги. Внешние и внутренние.

– Внутренние – это кто?

– Ты их не видишь? А я вижу. Когда расследую хозяйственные дела. Когда сажаю должностных лиц.