Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг. - Михаил Мягков

Активность Вашингтона в деле создания именно такого пространства продолжалась. В феврале 1945 г. на Ялтинской конференции три державы приняли Декларацию об освобожденной Европе, в которой, в частности, содержалось обязательство обеспечить ее народам создание демократических учреждений по их свободному выбору. Как отмечал Гарриман в меморандуме госсекретарю США в конце 1945 г., «Великобритания и Соединенные Штаты руководствовались принципами, изложенными в этой Декларации, и поэтому оба этих правительства выступили против тех акций, которые Советы предприняли в Румынии и Болгарии (имелась в виду поддержка прокоммунистических сил этих стран. – М.М.). В Потсдаме главы делегаций США и Великобритании заняли совместную позицию о непризнании образованных к тому времени правительств Румынии и Болгарии. Эта позиции была подтверждена и на конференции в Лондоне…»271 Посол говорил о балканских странах, изменить ситуацию в которых США и Великобритания фактически уже не могли. В то же время Турция и Греция после войны полностью попали под влияние западных союзников, и вскоре на их территории появились военные базы, нацеленные против Советского Союза.

Во второй половине 1945 г. подобную позицию США и Великобритании в отношении советской политики на Балканах можно считать вполне закономерной. Закончилась война в Европе и ушел из жизни Рузвельт. Столкновение интересов СССР и западных держав скатывалось к холодной войне, противоборству на всех направлениях с использованием самого широкого спектра военно-политических, экономических и идеологических методов борьбы. Первый шаг к определению позиции США в балканских делах был сделан в октябре 1944 г. – еще при жизни Рузвельта.

Исходя из все более активного участия СССР в решении вопросов послевоенного устройства Европы, обозначившегося во второй половине 1944 г., быстрого продвижения Красной армии по территории ряда европейских государств, перед Вашингтоном все настойчивей вставал вопрос – имелись ли еще возможности повлиять на позицию СССР в европейских делах с помощью экономического воздействия. Другими словами, оставались ли у Рузвельта и его окружения те самые козыри, о которых шла речь в 1941 году, а именно – возможность ограничить сферу влияния Москвы в освобожденной Европе, обещая ей помощь в восстановлении разрушенного хозяйства, необходимые займы и благоприятное разрешение вопроса о репарациях со стран-агрессоров. В Вашингтоне прекрасно понимали, насколько важным для Москвы является этот вопрос. В телеграмме в Госдепартамент США от 16 октября 1944 г. Гарриман отмечал, что «сомневается в том, чтобы советское правительство имело какие-либо скрытые мотивы в своей репарационной политике. Советское правительство четко настроено на то, чтобы быстро получить с Германии и ее сателлитов все, что окажется возможным для того, чтобы, по крайней мере, покрыть часть потерь, понесенных СССР в результате оккупации его территорий, где разрушения были наиболее тяжелыми»272. Вопрос о величине репараций, предназначенных для СССР, не раз поднимался в переговорах между союзниками.

Рузвельт не терял надежды достичь со Сталиным разрешения территориальных и политических вопросов на основе компромисса (в том числе в вопросе о Польше), желая сохранить за собой возможность политического маневра как в ближайшей перспективе, так и в отдаленном будущем. Осенью 1944 г., смирившись, что восточная граница Польши будет проходить по линии Керзона, он, прежде всего, учитывал фактор предстоящих в ноябре президентских выборов и, соответственно, голоса американцев польского происхождения. Еще в Тегеране в разговоре со Сталиным Рузвельт говорил о 6–7 миллионах американцев польского происхождения, голоса которых ему очень важны. Д. Доенек ставит под сомнение эту важность, считая, что она сильно преувеличена. По его словам, «в Соединенных Штатах проживала едва половина от указанного президентом числа поляков, и, более того, многие из них не обладали избирательными правами. В то же время Рузвельт, упирая на свои внутриполитические проблемы, старался оттянуть то, что он считал нежелательной договоренностью»273. Однако здесь трудно согласиться с историком. Даже скорректированная цифра выходцев из Польши представляется весьма внушительной. Американцы польского происхождения были способны оказать воздействие на внутриполитическую обстановку в стране не только собственными голосами, но и влиянием на общественное мнение других групп американцев. Кроме того, граждане США, имевшие польские корни, были членами Конгресса, различных правительственных и общественных учреждений, от которых зависело нормальное функционирование аппарата государственной власти. Интересное замечание по этому вопросу приводит один из переводчиков Сталина В.М. Бережков. Он вспоминал, что «произошло нечто странное». В октябре 1944 г. президент неожиданно порекомендовал премьеру эмигрантского правительства, посетившему Вашингтон накануне отъезда на переговоры в Москву (происходивших во время визита в СССР У. Черчилля. – М.М.), «оттянуть любое урегулирование о границах». Со своей стороны, госсекретарь США Э. Стеттиниус разъяснил полякам, что хотя в настоящий момент американцы не могут занять твердую позицию против СССР, «в недалеком будущем политика Вашингтона изменится, вернется к своим основным моральным принципам и сможет сильно и с успехом поддержать Польшу». После выборов в ответ на телеграмму польского премьера, бывшего в то время в Москве, с просьбой поддержать позицию лондонских поляков в вопросе о границах, Рузвельт 17 ноября сухо сообщил С. Миколайчику, что США поддержат любую договоренность, которую польское эмигрантское правительство достигнет с Советским Союзом274.

Весьма ценную информацию о внешнеполитических суждениях американского президента в конце 1944 г. и о его видении будущего развития ситуации в Восточной Европе содержит меморандум посла США в Москве А. Гарримана о встречах с президентом между 24 октября и 18 ноября 1944 г.275 Американский посол наконец осуществил свое желание высказать президенту наболевшие проблемы взаимодействия с СССР, выслушать его мнение и создать для себя более полное представление об американской стратегии в отношениях с Москвой. Ряд замечаний самого Рузвельта, записанные послом, а также его личные впечатления от тех встреч представляют значительный интерес.

Во время первой встречи с президентом (24 октября) Гарриман имел возможность рассказать президенту в деталях о политических аспектах визита премьер-министра Черчилля в Москву. В общих чертах он затронул военные вопросы и проблему Польши.

Далее посол сообщил о договоренностях относительно Балкан и о том, что венгерский вопрос остается пока открытым. «Президент, – по свидетельству Гарримана, – неизменно выказывал свою малую заинтересованность в восточноевропейских делах, за исключением тех моментов, которые могли оказать влияние на настроения населения в самой Америке». Рузвельт считал «европейские вопросы настолько сложными, что лучше стоять от них подальше, по крайней мере, ограничиться проблемами, которые напрямую относятся к Германии…»

Президент говорил и о предвыборной кампании. Он выглядел достаточно хорошо, но Гарриман отметил, что Рузвельт сильно похудел со дня последней встречи с ним в мае. Появившиеся морщины еще более старили его лицо. Однако он держался бодро, не теряя присутствие духа.