L - Лия Киргетова

Некоторым людям достаточно одного дня, чтобы понять: этот человек — судьба. И они женятся. И живут до самой смерти вместе. Другие разочаровываются в партнере или в отношениях годы, годы спустя. Что можно понять за несколько дней? Немного. А почувствовать — все. И ничего не мешает потом перепонять или перечувствовать, ведь это и есть — быть с собой честной, себе — верной. Не принципам. Себе. Мы были рядом, на расстоянии вытянутой руки, или, порою, еще ближе. Мы с Кирой хорошо понимали друг друга, я знала о ней очень многое, как будто видела ее жизнь годами, наблюдала в бинокль из окна напротив. И ничто не лежало на весах, ни ее честолюбивые устремления, ни привычки. Ни, даже, отношение ко мне. Похожее на любовь. Внутри меня что-то все время разбивалось толстыми стеклами, сброшенными с огромной высоты. Бздынь! И еще раз — шарррах! Казалось, что я превращаюсь в точку, в пылинку, что я не могу уловить свои же собственные чувства. Что я кричу на себя, или что-то кричу себе с далекого берега. Что-то неразборчивое, но отчаянно важное.

* * *

В тот же вечер я уехала со Светкой на Селигер. Мой боевой товарищ, потерявший меня на несколько дней из виду, закинула удочку с предложением «поехать, посмотреть на красоту».

Селигер — это совершенно самодостаточное место. Открыв его однажды, хочется туда не просто возвращаться снова и снова, а поселиться там надолго и, ближе к пенсии, стать одним из аборигенов, полумаугли-полубизнесменов, удачно совмещающих здоровый цвет лица и наивную ясность взгляда со смекалкой, безошибочно определяющей в каждом туристе его истинную платежеспособность.

Множество мелких и огромных островов, камыши, белые лилии, качающиеся в воде… Пустынные дороги, разрезающие сосновые леса тонкими неровными линиями… Селигер — земля обетованная.

Пятый ежегодный слет, так называлось лесбийское мероприятие, нашедшее свое место на острове Хачин. Остров большой, негласно поделенный на территории туристическими группировками (по непроверенным слухам этот же остров посещают фашисты и некие кукуевцы), но достаточно вместительный, тем более, что основной набег отдыхающих, все-таки, приходится на более поздние летние месяцы.

Для меня Селигер начался с дороги. После трехчасовой пробки на выезде из Москвы, вызвавшей привычные пробковые чувства: озверение и бессилие, медленно переходящие в смиренное отупение, в свершение чуда вникаешь с некоторым опозданием. И только когда я поняла, что вот уже около получаса навстречу не попалось ни одного авто, а пение птиц заглушает шум двигателя, что ослепительной красы закат просто тычет мне в глаза: «Смотри же, лето! Лето!», я вспомнила о том, что мероприятие подразумевает отдых в самом сердце прекрасного. Цивилизация с ее проблемами осталась позади. Ночевка на мысе Светлица в избушке предприимчивой, но до сих пор смущающейся брать деньги с постояльцев, тети Любы, расклеившей объявления о сдаче жилья на столбах, обошлась в триста рублей с носа нашей маленькой компании.

Утром мы переплавились на Хачин организованно, на катере, совершившем несколько заходов. Пара десятков стойких девушек к этому времени уже были на месте, более того, некоторые — провели на острове уже не одну ночь. В течение дня к берегам подплывали моторки и весельные лодки, подвозившие задержавшихся. Итого — около двух сотен человек. На первом слете участниц было не больше десятка, и, по словам Елены, организатора сего действа, каждый год нас, таких вот девушек, которым не лень проделать 400-километровый путь из Москвы и Питера, становится все больше и больше. Конечно, там были и представительницы других городов, от близлежащей Твери до нереально далеколежащего Владивостока.

«Девушки бывают разные: черные, белые, красные», кто-то приехал пить и спать, кто-то пить и не спать, кто-то — рыбачить, футбольная команда резво пасовала друг другу мяч между соснами, песни у костров, шашлыки, походы в деревеньки, сбор дров, котелки с дымящейся картошкой, вальяжное ничегонеделание с книжкой в руках… Еще был большой костер во второй вечер, и факельное шествие, ставшее красивой ночной традицией селигерских слетов, радостные вопли «Наши победили!» по поводу победы футболистов, снова песни у костров, купания самых смелых моржей в весьма холодной еще воде.

Я обосновалась «поближе к центру событий», то есть к Елене. Мы соседствовали палатками, я собственноручно, к стыду своему, пересолила гречневую кашу с тушенкой, которую мои бедные соседки морщились, но героически ели. Елена мне напомнила моего школьного политрука-физрука, носящего серьезное имя Феликс и строившего нас, неопытную молодежь, рядами и колоннами в преддверии ежегодных «смотров строя и песни», были и такие мероприятия лет двадцать назад. Так вот, его иронический рев, оглашавший актовый зал: «Строй-ся! Шланги гофрированные! Тараканы беременные! Я вас научу р-р-родину любить!» вырос в той же капусте, где и Еленино: «Опять развели костер до неба! Сколько можно вас учить?!!! Спалите мне тут весь лес! Ничего не умеют!» Я, чувствуя себя гофрированным шлангом в пионерском галстуке, добросовестно затаптывала горящую траву вокруг костра и старалась не расходовать зря родниковую воду (Пижоны! Зубы в озере почистить не могут!), понимая, что организовать какое-то мероприятие — дело тонкое и сложное, а организовать двести лесбиянок — нереальное, поэтому требующее уважения и некоего пиетета перед мужеством Елены. Совковая выучка, походно-геологические (а ведь это же целая субкультура!) прибамбасы, куда уж молодняку раздолбайскому до истинных ценностей.

Еще я впервые стала свидетелем лесбийской свадьбы. Белый верх (футболки), темный низ (штанцы), шампанское, крики «Горько», поздравления…

— Сколько им лет? Двадцать? — спросила у меня собеседница.

— Может и меньше.

— Ну, понятно…

А что тут еще скажешь? Обвенчанные Еленой на Селигере юные влюбленные, может быть в этом и есть свой определенный кайф. Во всяком случае, на мой взгляд, это смело и прикольно, но наталкивает на грустные размышления на лоне природы о бренности всего сущего, и вздыхаешь себе тихонечко, маскируя цинизм тактичной улыбкой, мол, пущай себе играют в свадьбу, а что нам всем еще остается? Дай Бог счастья им, романтичным.

Еще я лишний раз поняла, что взаимовыручка и искреннее дружеское участие в походных условиях бесценно, когда мне, не взявшей с собой туристический коврик — «пену», добрые люди устроили королевский ночлег, одолжив надувной матрас, спасательные жилеты и теплое одеяло. Питерская интеллигенция вела беседы о кризисе современного искусства, московская таковых не вела, но отлично играла в футбол. С погодой неожиданно повезло. Слет удался.

Я почти ни о чем не размышляла, разглядывала сосны, непересекающимися параллельными прямыми росшие, слушала, не вникая, разговоры. Красота летней природы маячила на периферии восприятия, даже, пожалуй, раздражала тем, что я так и не могла в нее погрузиться, потрогать ее, восхититься ею от души. Она просто была вокруг, и мне это было — безразлично.

Я долго мучилась, прежде чем рассказать Светке о последней неделе своей жизни. Но, все-таки, рассказала.

— И что теперь? — Светка, молча выслушав меня, озвучила вопрос, который висел надо мной Дамокловым мечом, зацепившимся в сосновых ветках, сброшенным кем-то умным прямо с облаков.