Черная сирень - Елизарова Полина

Сквозь свою бесцветную усталость Галина усматривала в том чудовищную несправедливость: именно она, а не Олька подарила жизнь смуглому малышу, который наполнил новым смыслом существование семьи, именно она дала жизнь уже почти взрослой, здоровой и симпатичной девчонке…

Но почему она, близкая и понятная, рублем и всеми оставшимися силами тянувшая на себе это бремя, была им менее интересна, чем безответственная беглянка, Галина не знала.

Людям интересна только сказка, и сопричастность к ней способна возвысить их в собственном сознании.

Предательница-сестра, выходит, делала их лучше, а она, рабочая лошадка, была только необходимым инструментом для того, чтобы продлевать и чем-то заполнять их скучные жизни.

Разуваев звал к себе давно, еще в первом, после долгой паузы, разговоре.

За время их возобновившейся телефонной связи никто из них ни разу не упомянул ни про то, что случилось на встрече выпускников, ни про последовавшую после ссору.

Но эта жуткая, без срока годности тайна ощутимо зависала между слов и делала каждую фразу особенной, окрашенной в нездоровую, но влекущую близость.

Разуваев незаметно стал для Галины очень близким человеком.

После его долгих и настойчивых уговоров «посидеть-поболтать-расслабиться» Галина решилась на встречу.

Мигелю сказала, что хочет навестить старинную подругу, матери и бабке сказала правду, но не потому, что хотела, а потому, что они, прекрасно помнившие Макса еще в том, приправленном ее первой серьезной эмоцией времени, могли (хотя бы для вида) попытаться понять ее порыв и прикрыть обман.

На сей раз Разуваев не солгал, он действительно жил один.

Просторная двухкомнатная квартира – наследство бабушки, принадлежавшей к советской элите, располагалась в хорошем районе на севере.

В подъезде сталинского дома время будто остановилось.

Казалось, вот-вот из какой-нибудь квартиры, стуча каблучками, выбежит восторженная красотка в длинных полупрозрачных перчатках и, поигрывая бархатной сумочкой, поспешит к автомобилю с сидящим в нем господином-товарищем, одетым в кремовый костюм и мягкую шляпу с широкими полями.

Галину удивило и растрогало, что Макс практически ничего не изменил в обстановке, доставшейся ему вместе с квартирой. Напротив, он умело обыграл все ее, по современным меркам, недостатки и попытался сохранить дух ушедшего времени.

Старый потертый паркет был выкрашен в светло-серый цвет, буфеты, комоды и столики кичились своим возрастом и лоснились от воска, а стулья и кресла были заново перетянуты красивой тканью.

– Моя бывшая дизайнером была, – объяснил Макс, улыбаясь тому, что ему удалось с ходу произвести на Галину должное впечатление.

– Да, не ожидала… Действительно круто. Ты же даже смесители в ванной в том же стиле подобрал.

– Не я подбирал, она. Китай, конечно, Италия нам была не по карману, но получилось-то недурно, согласен!

– Любил ее? – вдруг вылетело у Галины.

Она тотчас осеклась и принялась крутить в руках первую попавшуюся вазочку.

Вазочка была на один цветок, вазочка-эгоистка.

Залипнув у нее за спиной, Разуваев сначала промолчал, потом нехотя ответил:

– Галя, такие, как мы с тобой, долго не любят…

– В смысле? – Она прижала вазочку к груди и повернулась к нему лицом.

– Галя, ну зачем? Зачем лишние слова говорить? Кого мы любили, кого не любили…

Макс подошел к круглому, накрытому кружевной скатертью столу и взялся открывать бутылку с вином. Кончик штопора никак не хотел попасть в нужную точку.

– Макс, а может, это таких, как мы, долго не любят?

– Может… Только давай не будем философию доморощенную разводить. Ты приехала! Сколько же мы не виделись, а? И сколько не танцевали?

Разуваев поставил на стол так и не откупоренную бутылку и подошел к окну.

– Смотри! Там осень еще играется… Такие листья по утрам, будто сама страсть их разукрасила. Сегодня днем аж пятнадцать градусов было. Неделька-две, и это умрет, все умирает…

Галина сглотнула.

События того вечера, фрагмент за фрагментом, точно склизкие змеи начали выползать из углов комнаты и оплетать ее ноги.

Для чего этот шут позвал ее?

Талантом бывшей жены похвастать?

А может, его нашли, он подозреваемый и сейчас опять скажет о том, что она пойдет вместе с ним соучастницей?

А может, он денег попросить у нее хочет, чтобы от ментов откупиться?

Перед глазами встал маленький Лу.

Мигель, конечно, хороший отец, но…

Что он может дать ребенку?

Научить его танцам да красивым словам?

Да выживут его мать с бабкой из дома, как выжили из жизни всех своих мужиков.

И плюхнется в мир еще одна неухоженная, неприкаянная, склоками да упреками воспитанная душа…

Нет, так не будет!

– Галя, ну что ты? Расслабься… Иди ко мне…

И Разуваев, лживый ветерок, с глазами серыми, красивыми и пустыми, стал кружить над ней, усадил в кресло, быстро достал из буфета уже другую, початую бутылку коньяка и сунул ей в руки хрустальный стакан.

– Пей-пей! Я все понимаю… Сколько малышу твоему? А что ты дома сказала? Ах да, ты же самостоятельная, все вы теперь самостоятельные стали…

– Ты говорил, Бойко с Пилипенко приедут, – выдавила из себя Галина и сделала большой, обжигающий нутро глоток.

– Ну говорил, наверное… Надо же было тебя заманить!

– Свинья ты.

Галина жадно припала к стакану.

– Галчонок, ты же взрослая девочка! Есть ты, есть я, и песня наша есть, недопетая когда-то… На кой черт тебе этот отстой? Бойко какая-то… Продавщица унылая.

Его руки, вдруг ставшие быстрыми и ловкими, уже стягивали с нее водолазку.

– Ты пей, я потом такси вызову. А машину твою завтра сам тебе пригоню.

– Макс, я не на машине приехала, ты уже спрашивал, когда я зашла…

– Я забыл.

И она, позволяя ему раздевать свое обмякшее тело, снова и снова делала огромные, жадные глотки.

С каждым новым глотком змеи замирали, отваливались от нее и рассыпались по комнате.

Но не исчезали.

Галина прикрыла глаза.

– Галя, я мечтал об этом все эти годы…

Она хотела было возразить, хотела спросить, где он был тогда, в их ушедшей, выпускной, пьянящей весне, когда она могла ему отдать вместо липкого страха всю свою чистоту и нежность…

Но не стала, а взяла в руки телефон и перевела его в режим «без звука».