Секретная политика Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

– Это губернатор принял меры охраны по случаю вашего приезда, – усмехаясь, сказал Дубсон.

Вернувшись в консульство, я пошел к Лагорскому и застал его взволнованно шагающим по комнате.

– Что с тобой? Что-нибудь случилось? – спросил я. Лагорский, бросив в мою сторону взгляд, продолжал молча шагать. Затем он круто остановился.

– Ты вот упрекал меня, почему я не работаю, почему я не пишу в Москву! Да что им писать! Ты думаешь, нужна им твоя работа? Ничего подобного, знаю я их. Не даром я просидел семь лет в аппарате ГПУ. Там уже и работников, нет чекистов! Все превратились в чиновников-бюрократов, – почти выкрикивал Лагорский.

– Да в чем дело? Говори толком! – переспросил я.

– Там в кабинете для тебя телеграмма лежит. Прочитаешь – узнаешь, – ответил он.

В соседней комнате на столе лежала расшифрованная телеграмма: «Николаю. Во изменение нашего намерения никаких активных мер против Бажанова и Максимова, повторяю, не принимать. Нарушение приказа подлежите революционному суду. Трилиссер». Я стоял в недоумении с телеграммой в руках. В чем дело? Что это, первоапрельская шутка, что ли? Почему изменили приказ? Испугались возможных последствий, или же это заранее обдуманный ход? А впрочем, не все ли равно? Черт с ними! По крайней мере, последний приказ легче исполнить, чем первый. Я вернулся обратно к Лагорскому. Он все продолжал ходить из угла в угол.

– Да, брось, что ты, не рад, что с тебя сняли это грязное поручение? – обратился я к нему, желая успокоить.

– Не в этом дело, а в том, что наши чиновники в ГПУ всегда так делают. Пошлют на смерть человека, а потом окажется, что этого вовсе не нужно было. Что они, гонят, что ли, с организацией убийства за границей?

Могли подумать прежде, чем приказывать? Хорошо, что телеграмма пришла сегодня, а то у них привычка отменить приказ, когда он уже выполнен. Сколько таких случаев было за мою работу секретарем коллегии ВЧК и ГПУ? Амнистируют арестованного, а он, оказывается, давно расстрелян. А впрочем, ты прав, ну их к черту! Давай лучше поужинаем, – предложил он.

В эту ночь мы пьянствовали до утра, поднимая тосты за «воскресших» Бажанова и Максимова, которых Москва внезапно амнистировала.

Пользуясь пребыванием в Мешеде, я решил съездить в Асхабад. Туда главным образом тянуло желание повидаться с моими родными, которых я давно не видел. Заодно нужно было с местным ГПУ разрешить несколько вопросов пограничной разведки. Выехав рано утром на автомобиле из Мешеда, я к вечеру подъехал к советско-персидской границе. Меня встретил заранее предупрежденный о моем приезде начальник Гауданского пограничного поста, один из моих старых сослуживцев по ЧК. Когда я, сойдя с машины, хотел направиться в здание поста, то на меня набросились с десяток огромных овчарок. Начпоста быстро накинул на меня красноармейскую шинель, и собаки внезапно успокоились и завиляли хвостами.

– Видишь, какие у нас собаки? Это они фактически несут сторожевую охрану границы. Как только начинает темнеть, собаки уходят с поста и располагаются на холмах до утра. И можете быть уверены, что никто не пройдет незамеченным границу. Раз покажется кто-нибудь не в армейской форме, собаки не выпустят живым, – рассказывал начпоста.

– Да что же, дрессировали их так, что ли? – спросил я.

– Да нет, сами научились. Ходили с армейцами по постам и научились, – ответил он.

Через полчаса я поехал дальше и уже ночь провел под родительским кровом в Асхабаде.

На следующее утро я сидел в большом кабинете председателя ГПУ Туркменистана Каруцкого. За письменным столом против меня сидел сам Каруцкий, растолстевший, несмотря на свои 30 лет, как боров.

– Как же мог Трилиссер отменить расправу с Бажановым, когда я вчера получил еще одну телеграмму от 1-го заместителя председателя ОГПУ Ягоды – во что бы то ни стало прикончить его? – кричал задыхающимся голосом Каруцкий, после того как я ему рассказал о полученной мною последней телеграмме в Мешеде.

– Ну, что же? Это значит, что правая рука не знает, что делает левая. Тебе Ягода пишет, ты и исполняй, а мне приказано не трогать, я тоже исполняю данный мне приказ, – ответил я.

– Ты лучше расскажи, как они убежали отсюда, – попросил я после некоторой паузы.

– Да очень просто. Выехали на праздник, будто на охоту, и скрылись. Мы только через два дня хватились и узнали, что они за границей. Я пустил на территорию Персии целый десяток переодетых туркменами красноармейцев перехватить их, но было поздно. Их уже повезли дальше. Ах, если бы они мне попались живыми! Я бы им показал, где раки зимуют. Сам бы их «допрашивал»! – говорил Каруцкий, стуча кулаком по столу.

– Однако и фортели же ты выкидываешь! Как это ты рискнул послать переодетых красноармейцев за границу? А если бы их там обнаружили, то ведь это пахнет крупным дипломатическим скандалом, – сказал я.

– Ну, милый мой, что нам впервые, что ли. Я вот наспех опять послал своих ребят в Лютфабад[116], и они увезли мне оттуда английского агента, – ответил Каруцкий.

– Каким образом? – задал я вопрос.

– Понимаешь, нахальство какое! Приехал этот агент к самой границе и оттуда начал вести разведку против нас. Ну, мои ребята ночью пробрались через границу и, взяв его спящим, завернули в простыню и привезли сюда.

– Что же он, не сопротивлялся? – спросил я.

– Пробовал кричать, но его так избили, что он только на следующее утро очнулся здесь в подвале, – ответил Карзуцкий, – кстати, приходи сегодня вечером и помоги допросить его, а то он говорит только по-персидски.

Я согласился.

– Ну, а как ты ладишь тут с туркменским правительством? Не склочничаете между собой? – переменил я тему разговора.

– Нет, я их держу в руках и в ГПУ никого не пускаю. Недавно меня избрали членом ЦК и ЦИК Туркменистана, да вдобавок орден преподнесли, – ответил он, самодовольно улыбаясь.

В тот же вечер после допроса «агента англичан» я пошел ужинать к Каруцкому на квартиру. На столе стояли закуски и несколько бутылок водки.

– Да, Агабеков, тоска здесь в Туркестане ужасная, только водкой и спасаюсь от тоски и малярии, – острил Каруцкий, наполняя снова чайный стакан водкой. К концу ужина он уже наполовину был пьян. Я стал прощаться, видя, что стаканы вновь наполняются.

– Так ты не забудь прислать шесть метров мне на костюм, да жена просила духи и пудру «Герлен». Пришли с первым же курьером, – попросил Каруцкий.

– Хорошо, пришлю, – обещал я.

– А Бажанова и Максимова поймаю. Не я буду, если не поймаю. Как? Бежать из моего района? – уже заплетающимся языком говорил Каруцкий.

Это было в 1928 году. Я свое обещание сдержал. Я послал Каруцкому материал на костюм и жене его духи и пудру. Он же свое обещание выполнить не смог. Бажанов и Максимов благополучно добрались до Парижа.