Синагога и улица - Хаим Граде

— Ты обещал отцу больше не ходить в университет, а начать учиться у реб Аврома-Абы Зеликмана. Ты не забудешь свое обещание?

— Не забуду, — пробормотал Гавриэл, со страхом глядя, как с черных погребальных носилок снимают тело отца, укутанное в белый саван. В то же мгновение огненный край заката утонул за кладбищенской горой, утыканной покосившимися надгробиями.

2

Реб Авром-Аба был родом из Келема[164]. Он учился в тамошней талмуд торе, как называли Келемскую ешиву, а женился в Кибарте[165], литовском местечке на границе с Пруссией. Он еще не успел просидеть и года на содержании тестя, как началась русско-германская война и царь Николай выгнал евреев из приграничной с Пруссией полосы земель. Тесть и теща реб Аврома-Абы застряли в Литве, а он с женой добрался до Вильны, куда сбежалось множество других раввинов. Беженцы — сыны Торы создали свое собственное объединение, и город поддерживал их материально. Реб Авром-Аба Зеликман тоже изучал Тору в синагоге изгнанных раввинов и жил с женой за счет этой поддержки. После вступления в город германских войск, когда голод усилился и Вильна не могла больше содержать изучающих Тору, жена реб Аврома-Абы, Годл, занялась торговлей и стала добытчицей в семье. Еще до замужества в Кибарте она была лавочницей и хорошо разбиралась в торговых делах.

Когда война закончилась, литовские раввины вернулись в свои местечки. Годл ожидала, что и ее муж станет где-нибудь раввином. Но реб Авром-Аба ответил ей, что не годится в раввины и не хочет им быть. Пусть она откроет в Вильне лавку. Годл сказала на это, что ее родители взяли себе ученого зятя, чтобы он потом стал раввином, а она — раввиншей, а не лавочницей. А если уж все-таки открывать лавку, то почему это вдруг в чужой Вильне, а не в ее родном местечке Кибарт, куда, кстати, после скитаний вернулись и ее родители? Однако ее муж настаивал на своем. Он изучал Тору не для того, чтобы сделать ее источником дохода, а лавочником хочет быть именно в Вильне, где его никто не знает. В Кибарте или в Келеме, где его помнят и считают сыном Торы, ему будут оказывать незаслуженные почести, и, значит, придется вмешиваться в общинные дела. Поэтому остается открыть лавку в Вильне.

Годл была крикуньей с пылающим лицом и с растрепанными каштановыми волосами, вечно выбивавшимися из-под платка. Однако она происходила из богобоязненного еврейского дома, была умна и знала, что ее муж не просто сын Торы, как он говорит про себя, а очень ученый еврей. Она согласилась остаться в Вильне и отыскала пустующую лавку на углу улиц Страшуна и Завальной. Годл уже скопила немного денег, знала в городе достаточно людей, да и место для лавки было подходящее — здесь сходились вместе несколько улиц. Она накупила бакалейных товаров и тут же принялась их сбывать.

Время было послевоенное, еще довольно беспокойное. Не успевала закончиться одна напасть, как приходила другая. Власть постоянно сменялась. Когда закончилась германская оккупация, Вильна была захвачена польскими легионерами. Однако их быстро выбили большевики. Красные комиссары не успели еще толком укрепиться, как в город снова вошли поляки. С каждой сменой власти менялись и деньги, и цены. Пули свистели над головами, но, когда стрельба немного стихала, горожане бежали по лавкам закупать продовольствие. Какие бы страшные опасности ни подстерегали со всех сторон, лавочники отпирали свои лавки. Они знали, что сейчас самое время сбывать товар и зарабатывать; покупатели платят, сколько с них ни спросят. Годл тоже торговала с большим пылом с утра до ночи, хотя никогда не знала, под какой властью проснется завтра и не превратятся ли заработанные ее тяжелым трудом деньги в жалкие гроши. Однако ее муж, вместо того чтобы помогать ей обслуживать покупателей, стоял над нею и внимательно следил, чтобы она, не дай Бог, никого не обвесила, не обмерила и не обсчитала. Реб Авром-Аба устанавливал цены на продукты — лишь чуть выше, чем товар обходился им самим, да и то только чтобы покрыть расходы и получить грошовую прибыль, на которую можно с грехом пополам прожить день. К тому же он отпускал товар в долг незнакомым людям.

— В такие времена, — говорил он, — никому нельзя отказывать.

Ведь еврей, которому не доверят в долг мерку крупы, будет голодать вместе со своей семьей. А когда он больше не сможет выносить того, как его домашние страдают от голода, он отправится искать еду даже во время стрельбы. Разве может он, Авром-Аба Зеликман, брать на себя ответственность за жизнь еврея, выходящего на улицу под градом пуль? Не бывать такому!

Годл увидела, что ее муж не менее упрям, чем учен. Чудак, дикий человек! А ей, значит, можно рисковать жизнью ради заработка? Она стала ругаться с ним днем в лавке, утром и ночью — дома. Набрасывалась на него с криками и в синагоге, требуя одного: чтобы он больше не показывался в лавке. На крики и ругань жены реб Авром-Аба не отвечал ни слова, но в лавке стал появляться еще чаще, причем именно тогда, когда жена стояла в окружении покупателей. Он следил теперь за ней еще внимательнее прежнего.

Большевики во второй раз прогнали поляков и ввели в Вильну литовскую армию из Ковны. Годл начала подумывать о том, чтобы привезти своих родителей из Кибарта. К тому же она больше не хотела терпеть сумасбродство мужа. Помимо того что он ставил целью своей жизни надзирать за ее честностью в торговле, он еще и требовал, чтобы она вообще не увлекалась торговлей так сильно. Человек не должен забывать, что его настоящий кормилец — это Всевышний, а не лавка с товаром. Он требовал, чтоб она не конкурировала с другими лавочницами. Покупатель сам найдет ту лавку, в которую направляет его Провидение. Годл больше не могла выносить этого и стала кричать, что хочет получить развод. Вместо того чтобы испугаться, как она ожидала, он сразу же согласился.

— Когда ты не будешь моей женой, я не буду нести ответственность за твое поведение.

После развода Годл осталась при лавке, а реб Авром-Аба начал ходить по синагогам и расспрашивать обывателей, не нужен ли им меламед для детей. Годл знала, что Авром-Аба бедствует, и ее сердце учащенно билось и от жалости к нему, и от злости на себя за то, что она о нем беспокоится. Она раньше даже представить себе не могла, что ей так сильно будет не хватать этого дикого упрямца. С тех пор как большевики вернулись в Вильну, дела пошли плохо. Советская власть расстреляла нескольких еврейских лавочников за спекуляцию и за то, что они не принимали русские деньги. Торговля начала умирать, крестьяне испугались и перестали привозить в город продукты. Годл подумала, что ее ухудшившееся материальное положение — это наказание Небес за ее развод с мужем, и решила вернуться к своим родителям в Кибарт. В Литве она сможет торговать свободно. Может быть, даже снова выйдет замуж, только на этот раз — обдуманнее и счастливее. Не успела Годл распродать весь свой товар, как поляки снова приблизились к Вильне, Красная армия начала отступать в Белоруссию, а союзная ей литовская армия отступила в глубь Литвы. В городе началась паника. Множество евреев ушли в Литву вместе с отступающей на Ковно литовской армией, чтобы не оставаться под властью поляков. Годл отыскала своего бывшего мужа в маленькой молельне на синагогальном дворе и протянула ему ключ от наполовину опустошенной лавки.