Аномалия - Денис Бурмистров

А по полу к нему ползли отвратительные, похожие на пауков обманки, с длинными конечностями в несколько суставов.

Вновь боль и судороги. Виктор бьется в нитях, как муха в паутине. Обманки ближе и ближе, их рты вытягиваются в острые хоботки.

Куликов изо всех сил рванулся, выпрыгнул, кажется, из собственного тела. Разорвал криком ярости и обреченности глотку. Чувствуя, что еще немного – и с него сорвется кожа, он все-таки смог чуть ослабить тут, немного вытянуть здесь. Крутанулся, упал, пополз прочь.

Под руку попалось что-то продолговатое, прохладное. Нож!

Виктор, разрываемый болью, вскочил, сжимая в побелевших пальцах оружие. Перед ним как раз оказалась одна из обманок с деформированным лицом-хоботом. Куликов подскочил к ней, замахнулся, готовый одним ударом разнести череп существа.

Обманка затрепыхалась и закричала тонким девчачьим криком.

Свет вспыхнул так ярко, что Виктор попятился, закрываясь рукой. Крик оборвался, перешел в плач. Куликов выглянул из-под ладони, оберегая глаза от белого света лампы.

Перед ним, опустившись на корточки, плакала Катюха в ночной рубашке. Рядом стояла мать с окаменевшим лицом.

Никаких нитей, никаких обманок, никакой тьмы. Комната в квартире родных, сметенный матрац, зажатый в кулаке мастерок.

Мать опустила руку с выключателя и дрожащим голосом, полным тревоги, спросила:

– Что с тобой, Витенька?

За окном купе была ночь. Редко мелькали фонари полустанков, еще реже – светлые окна встречного поезда. Время давно перевалило за полночь, но Виктору не спалось. Он сидел с чашкой остывшего чая, уставившись в собственное отражение, наполовину скрытое качающейся занавеской.

Поезд неумолимо приближался к Городу. С каждым километром Виктору становилось лучше.

После произошедшего он не смог больше оставаться с семьей. Слава богу, что удалось успокоить сестру, даже рассмешить глупыми шутками. Но потом этот долгий разговор на кухне с матерью… Пришлось врать. А что он мог сказать? Что «залипает»? Что подцепил какую-то болезнь в Медузе? Что сходит с ума?

Пустое купе покачивалось в такт сонному перестуку колес. Опустошение и страх превращались в решимость разобраться. Но никуда не делось понимание того, что отныне Куликов стал заложником Города. Инсайдер, больной Медузой.

Истинный зараженный.

В дверь постучались.

– Кто там? – повернулся Куликов.

Дверь приоткрылась, и сквозь щель заглянул мужичок в больших очках.

– Извините великодушно. Я мимо шел, увидел свет. У меня бессонница, возрастное. Не будете любезны составить партейку в шахматы? Если вас не обременит, конечно.

Виктор секунду обдумывал предложение:

– Почему нет? Давайте сыграем.

– Вот и отлично! – обрадовался мужичок, протискиваясь с большой шахматной доской в купе. – Не дадим недугу насладиться победой!

– Точно, – улыбнулся Куликов. – Не дадим.

– Я тебе второй раз говорю, я местный, – Виктор нависал над сидящем на стуле тщедушным солдатиком внутренних войск, который упрямо не хотел открывать турникет.

– Не положено, – еле слышно бубнил солдатик, испуганно держась за висящий на поясе штык-нож. Разговор проходил в дежурке КПП при въезде в Город, в комнате контролера. Куликов вторгся сюда сам, нагло распахнув дверь. Солдатик несколько раз пытался выдворить инсайдера, но Виктор не мог уйти, не выяснив причины отказа в допуске.

– Что не положено? – рявкнул Куликов. – Тебе опять документы показать?

– Вы их уже показывали.

– Так что ты еще от меня хочешь?

– Пропуск. У вас пропуска нет. Новое распоряжение Комитета.

– Старшего позови, – отрезал Виктор, скидывая свою спортивную сумку с вещами на пол.

Солдатик, явно первогодок, ткнул в незаметную кнопку под крышкой стола. Где-то за стеной визгливо прохрипел звонок. Спустя секунду из двери комнаты отдыха появился сонный сержант-азиат в помятой форме. Сразу определив ситуацию, он одернул китель, под которым виднелась тельняшка, спросил:

– Гражданин, в чем проблема?

– Военный, я – ремонтник, – начал Виктор заранее подготовленную байку. – Я из третьей бригады Института. Я ездил на похороны, не был несколько дней. Вернулся, а меня домой не пускают.

Узкие глаза сержанта придирчиво осмотрели багаж «ремонтника», давно не глаженный костюм, остановились на сотовом телефоне, который Виктор держал в руке.

– Пропуск есть? – спросил сержант.

– Был бы, я бы тут не стоял. Какое-то новое положение?

– Да, со вчерашнего дня. Новый начальник Комитета утвердил.

– Что ж, новый начальник – новые законы, – Виктор изо всех сил старался походить на простоватого работягу, через силу добавил в голос ироничного подхалимства перед властью: – Слышь, командир, мне-то теперь как быть?

Сержант перевел взгляд на притихшего солдатика, потом кивнул Виктору:

– Пройдемте. Документы покажете.

Виктор двинулся вслед за ним в комнату отдыха, прикрыл за собой дверь.

В комнате стояли две кровати, на одну из которых сел сержант. В углу валялась старая шинель, служившая тут одеялом.

– Присаживайтесь, – сержант указал на соседнюю койку. – Очень в город надо?

Виктор сел на панцирную кровать, прогнувшуюся под его весом, снова завел свою волынку:

– Я же говорю, я – ремонтник, мне на работу…

– Пятьсот, – перебил его азиат.

– Что пятьсот? – не сразу врубился инсайдер.

– Пять сотен стоит временный пропуск. На работе оформите постоянный.

Порадовавшись, что по крайней мере со взятками на КПП с приходом нового начальника ничего не изменилось, Куликов достал из внутреннего кармана пиджака пять сотенных купюр, протянул их сержанту. Деньги тут же исчезли под матрасом. Азиат достал из-за спины планшет, извлек из него небольшой картонный прямоугольник желтого цвета, что-то написал на нем. Отдал его Виктору, наставительно сказал:

– Остановит патруль – скажете, что в гости к племяннику, к солдату Новикову из первой роты охраны. Пропуск действует один день, так что не тяните с оформлением постоянного допуска. Удачного пути, – с этими словами сержант, не стесняясь, лег на кровать, видимо досыпать.

Уже на выходе из КПП Куликов оглянулся и задал осенивший его вдруг вопрос:

– Слушай, а что это у вас Комитет командует?

Солдатик пожал плечами, равнодушно ответил:

– Не знаю. Новые законы.

Город был на удивление малолюден, даже несмотря на обеденное время. Воздух пах мокрым асфальтом и прелой листвой. Редкие машины с шелестом проносились по грязным лужам.