Не такая, не такой - Ашира Хаан

Но я не жалуюсь.

Это самый лучший звук в мире.

Пока она тихонько вздрагивает от остатков удовольствия, я сжимаю ее руками, притискиваю к себе и делаю несколько быстрых мощных движений, входя в текущую медом и молоком глубину. Хватает совсем немного, чтобы по игле в позвоночнике пробила молния, фейерверком разлетевшаяся в паху.

Никогда не хватало терпения и самодисциплины, чтобы проверить теорию о том, что чем дольше оттягиваешь оргазм, тем он ярче, а тут невольно пришлось — и о, да!

Сколько лет потеряно.

Укладываю свое чудо рядом на кровать и ухожу в ванную.

Когда возвращаюсь, сначала думаю, что она уже заснула, но когда ложусь рядом, Соня открывает сонные глаза.

— Ты обалденный, — говорит она. — Спасибо.

— Спасибо? — изумляюсь я. — Ты сказала спасибо за секс?

— За… оргазм, — смущается она.

— My pleasure, и это действительно было для меня удовольствием, — улыбаюсь я этой дурочке.

Она не откликается, а смотрит серьезно и пытливо, словно хочет о чем-то спросить. Но не спрашивает, а я пока не настаиваю. Мне слишком хорошо.

Просто любуюсь ею. Нет ничего прекраснее удовлетворенной женщины, особенно если в этом есть и твоя заслуга. И уж точно нет ничего прекраснее любимой удовлетворенной женщины. Если бы она была еще и любящей — было бы совсем идеально. Но тогда я бы умер от совершенства этого мира, так что нормально, все в порядке.

— Почему ты так смотришь? — спрашивает Соня.

— Ты красивая, — признаюсь честно.

— Да брось, — морщится она. — Я… — кажется, она спотыкается о слово «толстая», но жалеет меня, старика, не хочет, чтобы я уходил в монастырь и меняет его на: — …Обычная.

Глупая Сплюшка.

Поднимаю отяжелевшую руку и обвожу пальцами контур ее рта:

— У тебя такие красивые губы, — говорю тихо. — Маленькие, идеальной формы. Женщины часто меняют макияжем форму губ, потому что недовольны своей. А тебе не нужно, у тебя идеальные уже есть.

— Правда? — удивляется Соня и, кажется, с трудом подавляет порыв сбегать к зеркалу.

— Правда, — киваю я и глажу ее ушко. — У тебя такие изгибы ушной раковины, что кажется — она сделана из раковины морской. Самой нежной и фарфоровой, что нашлась.

Соня хмыкает и с удивленным лицом щупает свое ухо.

— А еще у тебя маленький симпатичный носик.

— Ну уж нос-то… — возмущенно бормочет Соня.

— У тебя длиннющие ресницы и необыкновенный цвет глаз.

— Обыкновенный, карий!

Я притягиваю ее к себе спиной, обнимаю:

— А какие у тебя сиськи… сейчас расскажу…

Кладу ладони на ее грудь, снова удивляясь и восхищаясь ее нереальной мягкостью.

— Хва-а-а-атит, — стонет Соня, но не отбивается. — А то я сейчас расскажу тебе, какой у тебя красивый…

— Что? — коварно спрашиваю я. — Расскажи!

— Ну нет.

— Некрасивый? — огорчаюсь я.

— Невозможный!

— Ну почему же, я только что доказал, что вполне возможный… И знаешь, что? — Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что то, как ее задница трется об этот самый красивый и невозможный, навевает меня на определенные мысли. — Готов повторить.

— Тебе же надо поспать! — ужасается Соня.

— Пожалуй, я готов поменять сон на вторую серию, — говорю задумчиво.

Это не чтобы сильно удивительно, но, пожалуй, давненько не случалось.

— Я тоже хочу спать, — жалобно сообщает Соня, пока мои пальцы медленно, но неуклонно спускаются к ее бедрам.

— Ты на диване поспала, пока я работал, — безжалостно сообщаю я.

Мы все-таки засыпаем, но только через час.

А еще через два меня будит звонок видеофона.

Огромное и горячее, как солнце — то, на чем я спала — сдвинулось подо мной, и я вспомнила — Юл!

Мы с ним…

Как же это было хорошо…

Он подхватил меня, скатившуюся с его груди, и осторожно опустил на подушку.

Потом взял телефон с тумбочки и выругался.

— Что? Кто? — сонно спросила я. — Сколько времени?

— Спи. Девять. Я сейчас.

Он встал и начал натягивать джинсы и футболку.

Без такого источника тепла в кровати спать больше не хотелось.

Я открыла глаза, прижала к груди одеяло и смотрела на него. Иррационально хотелось повиснуть на шее и не отпускать за дверь, где злые волки.

— Ты куда?

— Ольга приехала, — Юл скривился, как будто хлебнул стеклоочистителя. — Сейчас будет большой скандал. Закрой дверь, она звуконепроницаемая. Я быстро.

Насчет волков я была близка.

Я подтянула колени к себе, укуталась. Сидела, не сводя глаз с двери, но из-за нее действительно не было ничего слышно. На цыпочках встала, завернувшись в одеяло, подошла и приложила ухо — ничего.

Отошла, кусая губы.

Поняла, что мне неуютно быть здесь голой. Рисовались картинки, как Ольга сейчас ворвется в спальню, будет тыкать в меня своими наманикюренными пальцами и обвинять… в чем? В чем-нибудь ужасном. Не успела уйти от Влада, уже у Юла в постели, вот шлюха.

Я скинула одеяло и быстро, оглядываясь на дверь, оделась.

Стало чуть спокойнее. Можно было походить по комнате, рассеянно трогая стены. Но в спальне пусто, нечего разглядывать.

Попробовала побить в боксерский мешок, но только отбила пальцы. Он даже не пошевелился.

Почему-то стало не хватать воздуха.

Если комната звуконепроницаемая, может быть, она почти герметичная?

Попробовала открыть окно, но оно было глухим. За плотными шторами открывался вид на внутренний двор — чугунные скамейки, место для костра, выложенное камнями, ничего интересного. Да, вид на втором этаже наверняка лучше.

Вдруг почему-то испугалась, что Юл меня запер, хотя не слышала скрежета замка. Прокралась к двери, взялась за ручку и тихо-о-о-о-о-онько потянула.

— Ты не можешь отказаться от сына! — истерическим визгом ввинтилось в голову.

Ой. Закрыла обратно.

Насчет «быстро» я уже как-то сомневаюсь.

Меня начало потряхивать.

Во что я ввязалась? Я что, правда так поплыла от его поцелуев, что мне стало все равно?

Да нет, все я понимала. Но мне было так плохо самой, так жалко Юла, так хотелось, чтобы кто-нибудь обнял, утешил и сказал, что все будет хорошо, что я просто отказалась сомневаться и мучиться и пошла в ту сторону, где было теплее. Где был кто-то, кому я нужна.