Лавандовая комната - Нина Георге

Все оживились, воцарилась атмосфера всеобщего веселья, как вдруг…

– Подождите… – произнес Кунео тихо.

– Что?

– Я сказал, подождите…

Кунео по-прежнему смотрел в свою тарелку. Что-то капало с его подбородка в соус.

– Capitano. Mio caro Massimo[56]. Дорогая Зельда, Хавьер, дружище, дорогая малышка Элайя…

– …и Лупо, – прошептала та.

– Я тоже должен вам кое в чем… признаться… – продолжал он, не поднимая головы. – Понимаете… Ecco[57]. Виветт – девушка, которую я люблю. И я искал ее двадцать один год по всем рекам Франции, в каждой марине, в каждой гавани…

Все закивали.

– И… что? – осторожно спросил Макс.

– И то… Она вышла замуж за бургомистра Латура. Двадцать лет назад. У нее уже выросли два сына и… огромная, необъятная, тройная задница.

– О!.. – вырвалось у Зельды.

– Она вспомнила меня. Но только после того, как перепутала с какими-то Марио, Джованни и Арно.

Хавьер подался вперед. Его глаза сверкали. Он с преувеличенным спокойствием затягивался сигаретой.

Зельда нервно улыбалась:

– Это что, шутка?

– Нет, Зельда. Но я все же продолжал искать Виветт, которую когда-то, давным-давно, встретил летней ночью на реке. Даже после того, как нашел ее. Именно потому, что нашел, я и должен был продолжить поиски. Это…

– …идиотизм! – зло вставил Хавьер.

– Папа! – испуганно воскликнула Элайя.

– Хавьер, друг, мне очень…

– Друг?.. Ты обманул меня и мою жену! Вот здесь, в этом доме. Ты пришел к нам семь лет назад и рассказал нам свою… сказочку. Мы дали тебе работу, мы тебе поверили, а ты!..

– Ну, дай же объяснить, почему я…

– Ты разжалобил нас своей маленькой романтической комедией. Меня тошнит от всей этой истории!

– Ну зачем же так кричать? – возмутился Жан. – Он явно сделал это не для того, чтобы огорчить вас. Неужели вы не видите, как ему тяжело говорить об этом?

– Кричать или не кричать – это мое дело! А вы можете защищать его сколько хотите – вы недалеко от него ушли, со своей покойницей, у вас тоже крыша давно поехала!

– Не забывайтесь, мсье! – рявкнул Макс.

– Мне лучше уйти.

– Нет, Кунео, пожалуйста! У Хавьера просто сдали нервы – мы ждем результатов анализов Лупо и…

– У меня не нервы сдали – меня самого сдали! Предали, понимаешь, Зельда?

– Мы уйдем все трое. Сейчас же, – сказал Эгаре.

– Скатертью дорога!.. – прошипел Хавьер.

Жан встал. Макс тоже.

– Сальво!..

Кунео только теперь поднял лицо. Залитое слезами. В глазах его застыло безграничное одиночество.

– Спасибо за гостеприимство, мадам Зельда, – сказал Эгаре.

Она ответила ему улыбкой отчаяния.

– Удачи вам с вашим Лупо, мадемуазель Элайя, – повернулся он к больной. – Искренне, от всего сердца сочувствую вам. А вам, мсье Хавьер, я желаю, чтобы ваша удивительная жена продолжала любить вас и чтобы в один прекрасный день вы поняли, что это – драгоценный дар.

Хавьер с трудом сдержался, чтобы не ударить Эгаре.

Элайя проводила мужчин через темный безмолвный сад. Она шла босиком рядом с Максом. Тот ласково держал ее за руку.

Когда они добрались до судна, Кунео произнес хриплым голосом:

– Спасибо… за гостеприимство. Я сейчас соберу свои пожитки и уйду, с твоего позволения, Джованни Пердито.

– Не вижу повода переходить на официальный тон и тем более нестись куда-то на ночь глядя, Сальво, – небрежно ответил Эгаре.

Он полез по штормтрапу на борт. Кунео нерешительно последовал за ним.

Когда они спустили флаг на баке, Эгаре вдруг тихо рассмеялся:

– Необъятная тройная задница! Что же это, интересно, за задница такая?

Кунео неуверенно ответил:

– Ну… представь себе тройной подбородок… на заднице.

– Нет, уж лучше я не буду представлять себе эту душераздирающую картину… – сказал Эгаре и, не выдержав, громко расхохотался.

– Ты не понимаешь всей серьезности проблемы, – возмутился Кунео. – Представь себе – любовь всей твоей жизни оказывается миражом. С лошадиным задом, с лошадиной челюстью и с мозгом, явно пораженным кенофобией.

– Это страх пустого пространства? Жуть.

Они робко улыбнулись друг другу.

– Любить или не любить – это должно быть как кофе или чай: нужно, чтобы можно было самому выбирать. Иначе как нам освободиться от всех наших умерших и потерянных женщин? – тихо, с отчаянием в голосе, произнес Кунео.

– А может, нам и не надо освобождаться?

– Ты думаешь? А что же тогда? Ну, хорошо, не освободиться, а… что? Чего они хотят от нас, те, кого мы потеряли?

Это был вопрос, ответ на который Эгаре искал все эти долгие годы.

До сегодняшнего дня. Сегодня он наконец нашел его.

– Мы должны носить их в себе. Вот и все. Мы носим в себе всех наших умерших и дорогих нам людей. Только они и придают нам целостность. Как только мы начинаем забывать их или вытеснять из сознания, мы… и сами перестаем существовать. – Жан посмотрел на Алье, мерцающую в лунном свете. – Всех наших любимых. Всех умерших. Всех, кого знали или встречали. Они – реки, питающие море нашей души. Если мы откажемся их помнить, это море иссякнет.

Он вдруг ощутил острое желание хватать жизнь обеими руками, пока время не помчалось еще быстрее. Он не хотел больше мучиться жаждой, он хотел быть свободным и безбрежным, как море, полноводным и глубоким. Его обожгло тоской по друзьям. Ему захотелось любить. Вновь ощутить в себе Манон, почувствовать, как она колышется в нем бессонным прибоем, как она сливается с ним. Манон изменила его навсегда – к чему отрицать это? Благодаря ей он стал тем мужчиной, которому Катрин позволила приблизиться к себе.

Жан Эгаре вдруг отчетливо осознал, что Катрин никогда не займет место Манон.

Она заняла свое собственное место.

Не более и не менее почетное – просто другое.

Ему вдруг так захотелось показать Катрин все свое море!

Они молча смотрели, как Макс и Элайя поцеловались.

Жан знал, что они больше не будут говорить о своих обманах и иллюзиях. Все самое главное уже было сказано.

Прошла неделя.