Романовы. Ошибки великой династии - Игорь Шумейко

А после пуска задуманного Александром III и проведённого Сергеем Витте Транссиба переселение крестьян на Дальний Восток стало крупнейшим геополитическим фактором. Лишние (на землях европейской части страны) люди взяли и удержали самый важный рубеж России – Тихоокеанский, наш «мостик» в XXI век.

Получается, был, был ещё огромный клин земель, пригодных для освоения русскими крестьянами.

Итак, в конце XVIII века, ликвидировав внешние угрозы, Россия вошла в период бурного, уникального в истории демографического роста. Но если два российских сословия – крестьяне и казаки расширенно воспроизводили себя, так сказать – «без потери качества», «проецируя» на новые и новые земли свои сёла и станицы, поставляя тех же по качеству рекрутов и тот же хлеб (но в б о льших количествах), то «расширенное воспроизводство» учителей, врачей и священников, а также администраторов и чиновников требовало, похоже, совсем другой пропорции затрат и, главное, влекло за собой совершенно новые риски. Даже если их «профессиональный компонент» успевал, соответствовал уровню эпохи, то само появление большой популяции образованных людей грозило неизвестными ранее интеллектуальными эпидемиями. Семинарии, университеты стали рассадниками радикалов, вульгарных материалистов, террористов. С этой точки зрения, наверное, и нужно рассматривать печально известный «Закон о кухаркиных детях» : объёмы знаний без устойчивого мировоззрения ощущались (справедливо) как потенциальная угроза. В целом «голова» начала отставать от тела, превращая Россию в эдакого бронтозавра, диплодока.

Потомок древнего рода, один из ведущих историков и публицистов XIX века Борис Чичерин так нелицеприятно судит собратьев-дворян:

«Человека, привыкшего расправляться палкою с своими крепостными, трудно удержать от подобного обращения и с свободными людьми… Вообще людей из низших сословий дворяне трактуют как животных совершенно другой породы, нежели они сами. Дворянская спесь имеет корень в крепостном праве. Дворянин знает, что он дворянин, т. е. человек, по своему рождению предназначенный жить чужой работой – и потому он личный труд считает для себя бесчестием. (Как?) мелкопоместный дворянин может снизойти на какое-нибудь коммерческое предприятие или работу, поставляющую его в личную зависимость от другого, когда у него самого есть две, три души, обязанные служить ему всю свою жизнь, и которых он может безнаказанно сечь, сколько ему угодно? Неудивительно, что помещик стал вообще ленив, беспечен, расточителен, неспособен ни на какое серьёзное дело, горд и тщеславен, раболепен к высшим и груб в отношении к низшим. Чувство нравственного достоинства человека и гражданина исчезло у нас совершенно…»

И уж так получается, что эту (словесную) критику продолжил, но уже делом, племянник Бориса Чичерина, Георгий Васильевич Чичерин, ставший большевиком и народным комиссаром (иностранных дел).

Впрочем, набрать подобных и куда более остро критических цитат – слишком лёгкое дело, тысячи их . Если же открыть книгу «Голоса из России» 1856 года, изданной в Лондоне, но целиком составленной из российских «криков души» , можно по любому пункту найти что-нибудь вроде: «… русский дворянин, как русский человек вообще, ничего не сделает для общественной пользы иначе как по принуждению ».

Важнее признать: русские дворяне, правительство не были как-то особо глупы, недальновидны. Политические решения по многим частным вопросам являли порой образцы искусства управления. Но именно общий вненациональный вектор государственной жизни относил всё к бессмыслице.

В марте 1842 года Николай I выступает перед Государственным советом:

« Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом ещё более гибельным. Покойный император Александр в начале своего царствования имел намерение дать крепостным людям свободу, но потом сам отказался от своей мысли, как совершенно ещё преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к такой мере, вообще ещё очень далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства. Пугачёвский бунт доказал, до чего может дойти буйство черни. Позднейшие события и попытки в таком роде до сих пор всегда были счастливо прекращаемы…» ( « Эпоха Николая I». Под ред. М. О. Гершензона. М., 1910).

Он организует Тайный комитет по подготовке реформы и тогда же, в 1842 году, признаётся в кругу семьи: « Я стою перед самым значительным актом своего царствования. Сейчас я предложу в Государственном совете план, представляющий первый шаг к освобождению крестьян » («Сон юности. Записки дочери императора Николая I, великой княжны Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской». Париж, 1963).

Дворяне, оставаясь (почти) в рамках лояльности, тормозят великое дело. Советчики, подобные тому, кто с помощью исторической справки надоумил «друга крестьян и врага дворян Павла» раздать 600 000 крепостных дворянам, всегда найдутся. Наконец, подоспел 1848 год, в Европе – революции, и надо (непременно надо!) напяливать жандармский мундир и идти спасать злейших друзей, евромонархов и особенно австрийского кесаря – уфф, кажется, пронесло! Министр граф П. Д. Киселёв, сделавший абсолютный максимум возможного для крестьян – государственных, и готовивший «Великую реформу» – по помещичьим, свидетельствовал, что после 1848 года « вопрос о крестьянах лопнул».

И как осторожно, робко начинались после Крымской войны эти разговоры – даже царём! Вот как Александр II высказывается в «дворянской столице России» Москве, можно сказать, перед всероссийским съездом крепостников:

«Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо… Вы можете это сказать всем направо и налево. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Но не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого. Мы живём в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу».

Итак, народовольцы объявили войну и убили Александра II за то, что он, освобождая в 1861 году крестьян… «обманул, не дал им землю», как с ещё дымящимся пистолетом, сказал царю первопокушенец Дмитрий Каракозов. Но большинство дворян и составлявшие государственный аппарат чиновничество, офицерский корпус, наоборот, считали, что крестьянам дали слишком много земли.

Трагизм. Именно царь Александр, по свидетельству Ключевского (да практически всех историков), личными стараниями, не имея помощников в правительстве, несмотря на упорное сопротивление помещиков и высших чиновников, лично разъезжая по губерниям, смягчал ожесточение помещиков: убеждал, уговаривал, стыдил. « …Благодаря его личному авторитету был утверждён наиболее либеральный из возможных в то время вариантов освобождения (с зёмлей за выкуп)» .