Убить зло - Рекс Стаут

В то лето в Айдахо он проехал верхом сорок миль туда и обратно, чтобы поймать старую кобылу, не стоящую и десяти долларов, которая убежала из корраля и вернулась в лагерь индейцев, прошлой весной у нее родился жеребенок. Роза целых два дня таскалась пешком по городу, отыскивая в магазинах новый оттенок румян.

Но Роза лучше других знала, что ей нужно; по натуре она невероятно ленива и не стала бы тратить силы на поиски этих румян, если бы они не были ей так необходимы. Она единственная успешно сражалась с Эрмой, проявляя откровенную наглость. Роза заставляла плясать под свою дудку и Маргарет. Это было в твой день рождения, вы поднялись к тебе, и Джейн рассказала, что утром она имела окончательный разговор с миссис Эмсен; они определенно договорились, что процедура развода будет отложена на осень, самое раннее на октябрь.

Свадьба Розы была назначена на середину сентября, так что Маргарет могла в течение месяца пользоваться репутацией порядочной девушки, после чего станет соответчицей в бракоразводном процессе, и Роза, которая отправится в свадебное путешествие по Европе, будет за три тысячи миль от газетных сплетен.

— Как тебе удалось убедить ее? — спросил ты.

— Я сказала ей, что, если она не согласится подождать, Маргарет уедет в Южные моря, и доктор Эмсен последует за ней, и тогда она потеряет все.

Ты подумал, что Роза, которая тебе не нравилась и с которой у тебя не было даже отдаленной связи, была единственным членом семьи, получившим благодаря тебе кое-что существенное. Ведь она подцепила себе мужа в доме твоей жены. Джейн и Маргарет, ничего, Ларри…

Эта рана снова открылась, но с гораздо меньшей потерей крови и не с такой болью. Однажды за ленчем ты сказал Дику:

— Кстати, я тут все думаю о Ларри. Кажется, он болтается здесь без дела, наверное, ему надоело у себя в Айдахо, и он с удовольствием бы приложил руки к продаже нескольких машин, нагруженных фермами для мостов.

Если он спросит меня на этот счет, мне хотелось бы знать, что ему ответить. Как ты считаешь? Ты хотел бы…

Ты замолчал, увидев удивленное выражение лица Дика. Он сказал:

— Я приобрел в Айдахо ранчо, и Ларри будет управлять им. Разве он не говорил тебе?

Из последовавших затем объяснений ты узнал, что вскоре после приезда Ларри в Нью-Йорк он явился к Дику с надежным и тщательно оформленным предложением купить громадный кусок земли, включая долину, на которой расположено его теперешнее скромное ранчо, и с большим размахом заняться разведением породистого скота и земледелием. Дик согласился внести более полумиллиона долларов наличными, и теперь их планы близки к завершению. Ларри задержался в Нью-Йорке для того, чтобы заключить соглашения о поставке техники и другого оборудования.

— Твой младший брат понимает толк в сделках, — усмехнулся Дик. — У него хватило характера предложить, чтобы он оставался владельцем своего ранчо, и дать мне семь процентов по закладным. Семь процентов!

Шансы против нас приблизительно восемьдесят к одному, но он меня уговорил.

Ты испытывал унижение, смешанное с бешенством, оттого, что тебе пришлось узнать все это от Дика. Однако всего через несколько дней, за обедом у Джейн, Ларри обо всем рассказал тебе, объяснив, что намеренно скрывал от тебя свою идею, потому что хотел, чтобы Дик подошел к его предложению как делец, исключая родственную услугу зятю; ты не признался, что уже все знаешь от Дика.

— Я хотел пригласить тебя в дело, — добавил Ларри, — но это слишком рискованно. Если полмиллиона Дика уйдут в песок, его это не разорит, но ты-то живешь на заработок.

Ты быстро взглянул на него, заподозрив насмешку, но ничего подобного не увидел на его серьезном лице. Действительно, десять лет, прожитых с Эрмой, сделали тебя несколько уязвимым. Что ж, работа бывает разной.

В тот вечер ты решил пойти домой пешком, прошел почти три мили, с удовольствием вдыхая свежий, июньский воздух, каким-то образом проникающий даже на Пятую авеню через мили асфальта и вонючих газов. Как было бы приятно, думал ты, вернуться сейчас в маленький городок в Огайо, осененный кленами… Господи, что за идиотская мысль! Было бы еще хуже. Всегда может быть хуже того, что есть. Скоро уже Эрма снова уедет, ты не знал куда и не стремился это выяснить, только ехать с ней не собирался; Ларри вернется в свою империю песка и полыни; Джейн с детишками загрузятся в свой старенький «стефенс» и отправятся к морю…

Ты никому из них не принадлежишь. И тебе нигде нет места.

Эрмы не было дома, когда ты пришел. Ты бродил по тихому, просторному и безупречному дому — фаянс, китайские безделушки, Шератон, Керманшах, баята, — что за чепуха, игрушки для скучающих дебилов. Люди, которые их делали, давно рассыпались в прах. Тебе захотелось разбить или разорвать что-нибудь.

Тебе была противна мысль лечь в постель, но она, по крайней мере, была неприкосновенно твоя, и ты направился к себе раздеться. Снимая пиджак, ты заметил, что горничная во время уборки отодвинула бюст Уильяма Завоевателя, а потом забыла поставить в угол, и он стоял там, глядя на тебя, со своей величавой головой, улыбающийся и самоуверенный. В припадке неожиданной ярости ты столкнул его на пол и пнул ногой, едва ее не сломав.

Морщась от боли, ты снял туфли, опустил ноги в ванну с горячей водой и уселся там, читая газету…

Он остановился и замер.

Из-за закрытой двери на верхней площадке слабо донесся голос:

Я ничего не могу, беби, дать тебе, кроме любви, Это единственное, что есть у меня в избытке…

Невыразительный и тонкий голос выводил то, что едва ли можно было назвать мелодией. Несколько фальшивых и сбивчивых модуляций, заканчивающихся каким-то жалким и отчаянным писком. Последовала долгая пауза, а затем снова раздалось:

Счастье, и я думаю…

Опять тишина.

Его затрясло, но он с усилием овладел собой и застыл. Голос звучал теперь еще слабее:

Я ничего не могу, беби, дать тебе, кроме любви, Это единственное, что есть у меня в избытке…

Затем более длительное молчание и опять:

Счастье, и я думаю…

Тишина.

Так, подумал он, значит, она не сидит в кресле и не читает — она расхаживает по комнате, что-то делает, приближается к двери, затем удаляется в спальню; ее шагов не слышно, она в своих тапочках на фетровой подметке…

Она всегда так пела — остальных слов просто не знала. За исключением этого «беби», какого черта ей не вставить его дважды, по крайней мере. Если это можно назвать пением. Давным-давно, еще тогда, очень давно, в ее голосе было что-то волнующее, может, и сейчас это есть — да, что-то есть, только дело не в ее голосе.

И все-таки в ее голосе было что-то, и в тот первый вечер ты снова это услышал. Не так давно ты проклинал судьбу за то совпадение, благодаря которому нашел ее, но удивительно скорее то, что ты не нашел ее раньше. Она жила в Нью-Йорке больше пяти лет, иногда, возможно, оказывалась совсем рядом с тобой — в поезде подземки или где-нибудь на улице. Рано или поздно…