О нас троих - Андреа де Карло

А потом, в начале марта, под вечер, я сидел за столом в своей жарко натопленной и темной квартире-пенале, работал, и тут в домофон позвонил Сеттимио Арки.

Сколько я здесь жил, столько тянулась история с домофоном, он звонил в любое время дня и ночи; я так и не понял, в чем тут дело — то ли в том, что квартира моя находилась на первом этаже, а дом стоял на людной улице, то ли во мне самом. К моей радости или ярости, смотря по настроению, почти никому не приходило в голову общаться со мной более опосредованно: мне мало кто писал или звонил, обычно все подходили к дому и звонили в домофон.

Сеттимио Арки сказал:

— Ой, Ливио, можешь спуститься, а то я машину неудачно поставил?

Он сидел за рулем подержанного «мерседеса», уже другого, более новой модели, чем тот, что мы с Марко угнали в ночь после свадьбы Мизии, передними колесами он заехал на тротуар и перекрыл дорогу трамваю и целой веренице машин. Трамвай яростно звенел, машины оглушительно гудели, и Сеттимио возбужденно махал мне рукой из бокового окна; я сел рядом с ним, хоть у меня не было ни времени, ни желания иметь с ним дело после рассказов Марко и Мизии. Он рванул с места, погнал на полной скорости почти до конца проспекта и наконец нашел свободное место прямо под знаком «Стоянка запрещена».

— Твою мать, Ливио, мне позарез надо было с тобой поговорить. Слава богу, ты был дома.

— И о чем ты хотел поговорить? — спросил я не слишком дружелюбно.

Сеттимио откинулся на спинку сиденья, шумно выдохнул воздух, бросая панические взгляды в зеркало заднего вида и искоса посматривая на меня.

— Съемки фильма Марко приостановлены. Будет чудо, если лавочку вообще на хрен не прикроют.

— Что стряслось? — Мне представилась толпа наемников на лужайке перед виллой, коротко стриженная Мизия в луче теплого света, а в стороне — Марко с застывшим выражением лица.

— Стряслось то, что Мизия спятила, — сказал Сеттимио базарным голосом. — Стряслось то, что она, мать ее, не профессионал. Ты знаешь, что я прекрасно к ней отношусь, но Марко жестоко лоханулся, когда решил опять работать с ней, а не с настоящей актрисой.

— Какой еще актрисой? — Меня вдруг захлестнула ярость. — Где бы, черт возьми, он взял такую, как Мизия? С такой энергетикой, с таким умом, такую ни на кого не похожую? — Невыносимо было слышать, как Сеттимио говорит о ней и при этом уверяет, что прекрасно к ней относится.

— Ну конечно, у нее энергетика, она единственная и неповторимая, и тэдэ, и тэпэ, но что ты будешь делать, когда главная героиня посреди сцены съезжает с катушек, сносит крышу режиссеру и срывает съемки, которые стоят сотни миллионов в неделю? — Его взгляд перебегал от окна ко мне, от меня к зеркалу заднего вида, и весь он был похож на огромного взбудораженного хорька.

— И все-таки, что произошло? — спросил я. Мне хотелось выйти из машины, вернуться домой, поговорить с Мизией; хотелось вернуться назад во времени, в тот день, когда она впервые пришла ко мне в гости, поговорить с ней во дворе, подняться по лестнице; заново пережить все этапы нашего знакомства, зная о ней то, что я знал теперь; вернуться в тот миг, когда я увидел ее в дымном баре, где капало с потолка, гремели звуки сальсы, а нас, казалось, разделяла пропасть.

— Она чокнутая, — сказал Сеттимио. — У нее не все дома. С первого же дня начала скандалить из-за каждой мелочи, всюду соваться со своими принципами, доводить Марко и настраивать его против фильма и продюсеров, это уже не съемки были, а сплошные боевые действия.

— А что Марко? — спросил я.

— Марко из-за нее вообще перестал въезжать во что бы то ни было; она, мать твою, на него так действует, видите ли. Закатывает очередную сцену, а он сперва пытается быть рассудительным и сохранять какой-то здравый смысл, и битый час ей что-то объясняет, спорит, а потом сам слетает с катушек, и пиши пропало. Пытаешься ему что-нибудь сказать, а он кидается на тебя как зверь и швыряется чем попало, и обращается с тобой, как с дерьмом. Он пляшет под ее дудку, даже если иногда плачет от злости, что не смог ее убедить, а ты для него, мать твою, враг. Орет, что его нельзя купить и чтоб я даже не пытался заставлять его снять коммерческий фильм, а то он все бросит и уйдет. Ну и всякая такая хрень.

— Но ты-то с ним или со всеми прочими? — Я провел рукой по запотевшему окну.

— Ты чего городишь? — возмутился Сеттимио. — Марко и понятия не имеет, сколько мне приходится биться с этими говнюками из Рима, чтобы он мог снимать то, что хочет. Но нельзя же, чтобы целый месяц работы пошел псу под хвост только потому, что Мизия психопатка, тут замешаны огромные деньги, моя скромная репутация и еще куча всего.

— Какая-какая репутация? — Я задыхался в спертом воздухе салона.

— Может, хватит? — сказал он. — Теперь и ты туда же. В этом бизнесе все держится на слове. Если ты говоришь одно, а выходит другое, тебя вышвыривают к чертовой матери, и все, ты никто.

— Где сейчас Мизия? — сказал я. — Что с ней?

— Мать твою, а я откуда знаю, где эта полоумная? — ответил Сеттимио. — Явился этот обдолбанный засранец, ее братец, со своим гребаным дружком-недоноском, и оба поселились на вилле, а Мизия к тому времени уже наполовину спятила, ну тут у нее крышу и снесло. Посреди съемок главной сцены взбунтовалась, заявила, что это все подделка и знать она больше ничего не хочет. Понял, да, до чего охренела? Подделка! Как будто в кино все настоящее. Потом сбежала неизвестно куда, а этот придурок Марко тоже сбрендил и бросился за ней; и в результате съемки остановлены, и если фильм не полетит ко всем чертям, это будет чудо.

— Ты не мог бы говорить нормальным языком? — сказал я, потому что от его лексикона у меня начались рвотные позывы. — Не пытайся произвести на меня впечатление, не получится.

— Ну вот, теперь еще и впечатление, — уныло произнес Сеттимио. — Впечатление, мать вашу. — Он опустил стекло, высунулся, вдохнул загазованный воздух; потом повернулся ко мне, его маленькие темные глазки блестели сантиметрах в тридцати от меня, они были полны мольбы. — Ливио, только ты можешь мне помочь. Пока что я им наобещал с три короба, так хоть можно спасти материал, который мы отсняли без Мизии. Но они дали мне всего пять дней, чтобы я нашел замену, иностранную актрису, они сейчас рассчитывают на совместное производство, на новые капиталовложения. Если Марко в ближайшее время не вернется, это полный финиш, с кино нам всем придется завязать, не только Мизии. Мать твою, я же не ради себя стараюсь, ради него. Ливио, только ты можешь его вразумить. Ты последняя надежда.

— Не думаю, но могу попробовать, если хочешь. Я тебе дам знать, если смогу его найти.

— Только срочно, — сказал Сеттимио. — Они же оба психи ненормальные.

— Я тебе дам знать, — повторил я и вышел из машины, стараясь как можно скорее выскочить из-под его пронзительных взглядов, словно из зоны обстрела, и перейти на другую сторону проспекта.

Я позвонил Марко и в Лукку, и по миланскому номеру, но никто не подходил. Я разглядывал свои кисти и тюбики с темперой, и мне казалось, что я только сейчас понял, как на самом деле непрочны связи между мною и ним, и Мизией, словно прозрачные нити, что тянутся через бескрайние пространства, где живет бесчисленное множество людей, занятых неведомыми мне делами. От этих мыслей меня охватила паника: по левому виску и из левой подмышки стекал пот, я снял длинный широкий свитер, который связала мне мама, и шагал взад-вперед, как полоумный, чувствуя, как все вокруг с пугающей быстротой теряет смысл.