Путь в Царьград. Бремя русских - Александр Харников

«Да, – с усмешкой подумал я, – скорее всего этот сеньор Осорио просто более других торговцев приближен к губернаторской персоне».

Но вслух я, конечно же, ничего такого говорить не стал, а лишь поблагодарил сеньора губернатора за любезность и получил бумагу для таможни, которую быстро составил услужливый секретарь. После чего мы с майором вернулись на «Алабаму» в сопровождении тех же двух молодых людей, с одним из которых майор всю дорогу весьма оживленно беседовал о Гуантанамо.

10 октября (28 сентября) 1877 года. Сантьяго-де-Куба. Мануэль Хуан де Сеспедес Мелендес, будущий гражданин Югороссии

Родился я в городе Гуантанамо, в семье купца Родриго Игнасио де Сеспедес Ньето. Наши предки жили на Кубе с шестнадцатого века, и, по рассказам отца, еще его прадед был богатым плантатором. Но уже мой дед спустил свою долю наследства, а на оставшиеся деньги купил корабль, и впоследствии обосновался в Гуантанамо. Он торговал пшеницей, привезенной из Североамериканских Соединенных Штатов, и продавал туда сахарный тростник с полей нашей провинции Ориенте.

Мой дед Мануэль, в честь которого назвали и меня, был одним из самых уважаемых людей города. У него была флотилия из дюжины кораблей, и он торговал и с гринго – так мы с недавних пор стали называть людей из САСШ, а также с французами, да и с англичанами, и весьма преуспел в этом деле.

Но у него было двенадцать детей, и мой отец, самый молодой из них, не получил ни одного корабля. Вместо этого именно он занимался оптовой продажей пшеницы и индиго, и оптовой закупкой сахарного тростника и крупного рогатого скота, который с удовольствием покупали на Карибских островах.

Но когда, незадолго до моего рождения, началась вой на в САСШ, торговля с этой страной стала практически невозможной, и отец обеднел. Родители переехали из построенного незадолго до того особняка в лучшем районе города в купленный домик прямо в порту, на нижнем этаже которого располагалась отцовская контора. В этом доме пятнадцать лет назад я и родился.

Я был единственным мальчиком в семье, и потому всеобщим любимцем – и три моих старших сестры, и мама души во мне не чаяли. Да и мулатки-служанки баловали меня, как могли. Дела нашей семьи потихоньку шли на поправку, и мне вспоминается тот день три года назад, когда я краем уха услышал, как отец рассказал маме, что все хорошо – есть и приданое для дочек, есть и земля, купленная под новый дом, в общем, есть все, что нужно для счастливой старости.

На следующий день мама сильно заболела. Отец вызвал лучших врачей – сначала из Гуантанамо, потом из Сантьяго. А потом он повез мать к специалисту в Гавану. Больше я мать живой не видел – она умерла на обратном пути из Гаваны в Гуантанамо. Отец осунулся, постарел и стал работать день и ночь – ведь деньги, предназначенные на приданое моим сестрам, ушли на мамино лечение и на похороны.

И тут в Гуантанамо появился гринго по фамилии Паттерсон. Он договорился с отцом о поставке большой партии сахарного тростника, которую щедро оплатил. После этого его корабли то и дело приходили в Гуантанамо, и отец продавал пшеницу сеньора Паттерсона, а тот взамен поставлял ему тростник. Постепенно отец начал поставлять все в кредит – что было нормально, ведь каждый раз люди Паттерсона привозили деньги за предыдущий заказ. Да и плантаторы не возражали, ведь для них такая торговля была постоянным каналом для сбыта тростника.

И вот, наконец, Паттерсон заказал у моего отца такое количество сахарного тростника, что прибыли от этой партии должно было хватить и на развитие дела, и на приданое моим сестрам. Мне же отец сказал тогда, – «а ты, сынок, поедешь у меня учиться в Испанию».

После того дня прошел месяц, потом два, потом три. Давно пора было платить по счетам. Но ни Паттерсон, ни его люди больше в Гуантанамо не появлялись. Отец, как человек чести, отдал поставщикам все деньги, которые у него были, и заложил свою контору у местного банкира. А сам на оставшиеся деньги купил билет на пароход и отправился в Южную Каролину к Паттерсону. Билеты ему пришлось покупать третьего класса – на большее денег у нас не хватило.

Отца мы с тех пор больше не видели. Дом и все его имущество забрал банк, родственники по отцовской линии отказались нам помогать, мотивируя это тем, что отец опорочил честное имя семьи.

Мы переселились в Сантьяго к Альваро Мелендесу Гонсалесу, двоюродному брату моей покойной матушки.

Я подумал потом, что Альваро взял нас лишь потому, что мои сестры были красивыми девушками, и ему было все равно, что они родственницы. Жирная сеньора Исабела Гавирия де Мелендес, супруга Альваро, весь день либо шпыняла прислугу, а мои сестры стали в доме именно прислугой, либо, что было значительно чаще, дрыхла без задних ног. Заслышав храп благоверной, Альваро начинал распускать руки и приставать к моим сестрам. И только мое присутствие в доме по вечерам пока еще сдерживало его похотливые поползновения.

С меня он сразу потребовал деньги за еду и за ночлег. Я сумел примкнуть к компании портовых мальчишек, которые зарабатывали разгрузкой кораблей, и как-то так само получилось, что я стал кем-то вроде их главаря. Мы «застолбили» за собой три причала, и когда корабль приходил в порт, никто чужой не предлагал на этих причалах свои услуги. Вот только с гринго я отказывался работать.

И когда пришла «Алабама», я сказал ребятам – этих не обслуживаем, это сволочи-гринго. И каково же было мое изумление, когда один из этих гринго, настоящий великан, услышав мои слова, подошел и сказал мне, причем на вполне понятном кубинском испанском, что очень нехорошо оскорблять людей, даже еще не зная их. Точнее, он выразился немного по-другому… Ну, в общем, при сестрах я такое бы говорить не стал.

А когда я узнал, что этот человек, который представился как «Сеньор Элефанте» – «Господин Слон», самый настоящий югоросс, ненависть сменилась восхищением.

Ведь югороссы – это крутые ребята, и про них ходят самые удивительные легенды. И поэтому я с моим «лейтенантом» Эдуардо сам вызвался проводить сеньора Элефанте и его спутника, которого он назвал сеньором адмиралом, к дворцу губернатора. Обычно такую работу я поручил бы кому-нибудь из своих ребят помладше.

По дороге мой новый знакомый расспрашивал меня про мое родное Гуантанамо, сказав, что они собираются организовать там яхт-клуб. Как будто я поверю, что такой кабальеро, как он, может быть праздным бездельником-яхтсменом.

И тут я сказал этому сеньору Элефанте: сеньор, я из Гуантанамо, родился там, вырос и все и всех там знаю. Я помогу вам в ваших делах, возьмите меня к себе. И тут же, как на исповеди перед падре, рассказал ему про всю свою жизнь.

Услышав про моего отца, он помолчал немного, и согласился, добавив:

– Узнаем про твоего отца. Может, и не сразу, но узнаем – это я тебе обещаю. Мы своих не бросаем. Никогда. И когда мы его найдем, то обязательно спасем его, если он, конечно, еще жив.

Тогда я спросил его насчет своих сестер. Я сказал, что если я уеду, то, боюсь, что у них в доме Альваро могут быть большие неприятности.