Молния Господня - Ольга Михайлова

— А я сильно ошибаюсь в этом, донна Мирелли?

Донна Альбина не задумалась даже на мгновение.

— Ничуть не ошибаетесь, мой мальчик, и история несчастного Веронца — тому подтверждение.

Инквизитор обдумывал сказанное и молчал. Донна Альбина между тем поинтересовалась:

— Почему вы не арестовали Линаро?

— Никуда он не денется. Пусть побродит по городу, посмотрит на печати инквизиции на всех дверях, пусть окажется в аду раньше, чем попадет в настоящий Ад. С него глаз не спускают. — Смущение Вианданте прошло. — Этот негодяй заманил её туда не только для забавы веселых волчат. Он — её наследник, а так как практически разорён, задумал таким образом пополнить кошелёк.

— Мне кажется, он решился на убийство именно потому что понял, что её разрыв с прокурором — окончателен…

Инквизитор и с этим не спорил. Да, все-таки «сastеllo di pietra…», только замок каменный ограждал её не от преследований инквизиции, но, пока стоял, спасал от смерти… Ему стало тошно.

— Очень может быть. Господи… Я-то думал, нет ничего мерзостнее аристократки, раздвигающей ноги на потребу десятка распутников, но брат, не брезгующий даже кровосмешением, а потом убивающий сестру ради получения трех тысяч дукатов для новых распутств? Доколе мне погружаться в эти круги Дантовы?

— Кругов было девять, мой мальчик…

— А я в каком?..

Дело «Джокозо люпетто» было рассмотрено в кратчайшие сроки. Свидетельство самого Империали, официальных денунциантов и найденное в подвале клеймо с дьявольской мордой фигурировали в качестве основных пунктов обвинения. Теперь высокомерные и самонадеянные глупцы горько раскаивались в забавлявшей их похоть мерзейшей шутке, когда привязанную к кровати визжащую женщину под общий хохот клеймили раскаленным железом — печатью Сатаны. Тогда её визги в глухом подвале возбуждали их, но сейчас это стало страшным знаком вины. Все обвиняемые называли имя брата синьоры Джаннини Амедео Линаро, как того, кто уговорил синьору Лауру придти в подвал, и свидетельствовали, что он, вступив с ней в сношение, сам и убил её тесаком. Самого Линаро держали под наблюдением трое денунциантов, и арестовали лишь в последний день процесса, когда предъявили такие свидетельства дружков по «Giocoso lupetto», что он сделал попытку повеситься уже в тюрьме Трибунала.

Но Подснежник был начеку.

Молва теперь называла погибших женщин несчастными жертвами высокопоставленных негодяев-магнатов.

Элиа не вёл допросы и не сидел на заседаниях, но вечерами Джеронимо дважды заставал его читающим протоколы писцов, смертельно бледного, с трясущимися руками. «Возгремели надо мною суды Твои, Господи, и ужасом и трепетом поразил Ты все кости мои, и душа моя устрашилась страхом велиим…»

Общество «Веселых волчат» возникло в день Ангела синьора Траппано, почти полтора года назад, и поначалу там собирались только оба братца Тавола, Чемизи да Толиди. Круг блудников увеличивался постепенно. Все синьоры приглашались по одной, но среди них синьора Лаура не значилась. Она, по свидетельству Толиди, появилась там впервые незадолго до смерти Лотиано. После их ссоры… Элиа упорно искал ответ на вопрос Джеронимо, но при этом мучительно боялся узнать правду. Вианданте, заметив это, сказал, что, ответ им уже найден. Исходя в своих предположениях из мужской логики, он, оказывается, ошибся в суждениях, касающихся женщины. Никто не собирался пользоваться его служебным положением, и гипотеза о том, что его одного синьоре было мало — тоже должна быть отвергнута. Он шёпотом, двусмысленно улыбаясь, дословно передал другу слова донны Мирелли о нём и его пассии. Джеронимо полагал, что сказанное должно польстить самолюбию Элиа, но тот чувствовал себя… впрочем, он и сам не мог бы определить, что чувствовал. Выслушал молча, и смутился почти так же, как Джеронимо. Не то ужаснулся, не то изумился: «Так и сказала?!»

— Угу.

Элиа поспешил к рукомойнику, умылся ледяной водой, но и час спустя на его щеках пунцовели пятна. Чёрт возьми, что за город? Ходят старухи в чёрном и читают в тебе, как в книге! Старая ведьма! Вот кого сжечь бы надо. Да, он и вправду… упивается женственностью… и Лаура говорила ему, что ей хорошо с ним, и не одна она. Все женщины таяли в его объятиях — он видел, как они покорялись ему, как страстно ждали свиданий с ним, как ревновали. Он помнил, с каким рабским обожанием относилась к нему Лаура Джаннини, как превозносила его достоинства в постели, как менялась в лице во время их последней ссоры. Она не хотела терять его — он чувствовал это. Она любила его и не хотела терять, оскорбленная, она потеряла себя… Она его любила. Это не было ложью, и принесло некоторое облегчение.

Но слова старухи жгли, как раскалённое железо.

Элиа отводил глаза от Джеронимо, который, кстати, делал то же самое, и вообще поспешил в тот день пораньше удрать из Трибунала. В тот вечер Элиа ночевал у зятя и, судя по запаху от него наутро, явно пытался забыть откровенности донны Мирелли с помощью верначчи. Но не сумел, и утром категорически отмёл в разговоре с Джеронимо намёк донны Мирелли на то, что именно он развратил донну Лауру.

— Мечтать об этом подвале она начала тогда, когда услышала откровенности подружки! Причём тут я? — худоба Элиа, нервная издерганность и восковая прозрачность лица испугали Джеронимо. Он понимал, что недавнее ранение и кровопотеря никогда не сказались бы столь пагубно на здоровье Элиа, если бы ни смерть донны Лауры и чёрные, отравляющие душу мысли. Совпадение этих обстоятельств усугубляло их, и, видя его состояние, Вианданте поспешил согласиться с Элиа и отослал его к синьоре Терезе с запиской, в которой приказал кухарке накормить прокурора так, чтобы тот не смог вылезти из-за стола, а самому Элиа велел дождаться, пока он, переговорив с князем-епископом, придёт к обеду.

Когда тот ушёл, инквизитор с улыбкой про себя всё же заметил, что в самооправданиях Элиа нет ничего, что противоречило бы словам мудрой старухи.

Князь-епископ без промедления утвердил приговор, исполнение которого было назначено на следующий день.

…Такого скопления народа городская площадь ещё не знала. Толпа во время казни бушевала, закидывая приговоренных светским судом к сожжению колдунов и убийц гнилыми луковицами. Салуццо, высокомерно оттопырив нижнюю губу, заметил, что простолюдины умирают куда мужественнее аристократов. Даже последние мерзавки, вроде Белетты, и то держались с большим достоинством.

Зрелище, и вправду, было жалкое.

Вианданте тоже присутствовал на казни — дело, что и говорить, было громкое. Безмолвно озирал толпу, словно искал кого-то. Его взгляд, блуждавший по площади, наконец, перенесся в даль, к реке, и он едва приметно вздрогнул, заметив на балконе дома дельи Элизеи крохотную фигурку в чёрном.

Торги по реализации конфискованного имущества дали огромную сумму — свыше двадцати восьми тысяч флоринов, половина из которых поступила в Священный Трибунал. И это позволило не только повысить жалование денунциантам и охранникам, выдать награды за отличную службу, но и весьма порадовать щедрыми подарками детишек Леваро. Что касается князя-епископа Клезио, то он живо и деятельно захлопотал о ремонте ризницы, перекрытии крыши на колокольне и новых статуях для храмовых арочных пролетов Сан-Лоренцо. Нуждался в ремонте и мост, ведущий через реку в восточную часть города.