#Панталоныфракжилет - Мария Елифёрова

Поэтому при переводе на русский язык такие предложения приходится перестраивать, например:

Сходная синтаксическая перестройка происходит в английском языке:

Мы видим, что по-английски правила синтаксиса немного отличаются (по правилам русского языка следовало бы сказать: Пока госпожа де Реналь слушала… ее взгляд беспокойно следил…), но “подъезжающая шляпа” английскому языку так же несимпатична, как и русскому.

Получается, что за короткой фразой про шляпу из рассказа на пустячную тему – в нем даже нет сюжета, всего лишь имитируется чепуха, которую посетители пишут в книге жалоб, – скрывается целая полемика о литературных нормах языка. Чехов дает понять, что не считает нормой синтаксический галлицизм, который постоянно употребляли такие авторитеты, как Толстой. В глазах Чехова это язык невежественных “ярмонкиных”. Заметил ли Толстой этот рассказ, и как он отреагировал? Известно, что с 1888 г. граф был знаком с творчеством Чехова и высоко ценил его прозу, а в 1895 г. писатели познакомились лично[155]. Но попадалась ли Толстому на глаза “Жалобная книга”, вышедшая в 1884 г. в журнальной публикации, и обсуждали ли они с Чеховым проблему деепричастий в русском языке – вероятно, останется тайной, покрытой мраком.

В итоге несогласованный деепричастный оборот так и не стал нормой в русском языке. Но это не значит, что сейчас у нас нет синтаксических иностранных заимствований. Современный русский синтаксис – продукт длительного взаимодействия книжного церковнославянского языка, разговорного русского и западноевропейских литературных языков, в первую очередь того же французского. Эксперименты по созданию нового литературного синтаксиса продолжались два столетия – с XVIII по XIX в. Многие из конструкций, характерных для литературы той эпохи, сейчас покажутся громоздкими, манерными или старомодными. Например, Карамзин допускал такие обороты:

Все это кальки с французского: faire usage de (quelque chose); prendre part à (quelque chose), jeter sur le papier (les pensées, les idées etc.). Последующая история этих синтаксических оборотов сложилась по-разному. Первому было суждено отмереть как в русском, так и в самом французском: современные французы пользуются глаголом utiliser. Оборот faire usage, нормативный в литературе XVIII–XIX вв., ныне попадается разве что в напыщенных религиозных проповедях. Однако он сохранился… в английском языке. Современное английское выражение to make use of (something) – не что иное, как калька с французского, существующая по меньшей мере со времен Шекспира.

Остальные две конструкции живы во французском и сохранили там неизменный вид, а вот в русском претерпели эволюцию. Мы теперь говорим не брать участие, а принимать участие – этот вариант существовал еще при жизни Карамзина, который сам употребляет его в “Истории государства Российского”, а к 1840-м гг. глагол принимать окончательно победил[157]. К тому же этот оборот в современном русском языке утратил значение “проявлять эмпатию”, и за ним осталось только одно значение – “вовлеченности в какое-то действие”. И это еще не все: выражение принимать участие в наши дни утрачивает статус литературной нормы. Оно все больше воспринимается как принадлежность суконного канцелярита. Из литературного языка его фактически вытеснил глагол участвовать. А вот в английском прямо наоборот – глагол to participate воспринимается как более канцелярский, чем синтаксическая калька с французского to take part. Английский глагол to participate используется преимущественно в деловой литературе, тогда как у оборота to take part сфера употребления гораздо шире. Если носитель английского языка захочет спросить, участвуют ли ваши дети в школьных мероприятиях, он, скорее всего, употребит оборот to take part.

Аналогичное происхождение имеет наш оборот принимать ванну. Это калька с французского prendre un bain, и раньше говорили брать ванну. Возможно, вы читали “Детство Темы” Н. Г. Гарина-Михайловского. Вспомним третью главу:

Если учесть, что повесть автобиографическая, а герою восемь лет, то действие происходит около 1860 г. Выражение принимать ванну тогда было новшеством – оно впервые появляется в 1850-е гг., а распространенным становится лишь к концу XIX столетия. Повесть “Детство Темы” вышла в 1892 г., когда уже бытовал вариант принимать ванну, однако вариант брать ванну характерен для мемуарной литературы этого времени: люди еще помнили, как было принято говорить несколько десятилетий назад. Гарин-Михайловский здесь изумительно точен. Всем бы нынешним литераторам, описывающим быт и нравы тридцатилетней давности, такую точность!

Вариант с глаголом брать окончательно вымер к 1930-м гг. и со второй трети прошлого столетия больше не встречается (если только, может быть, где-то в эмигрантской литературе, где консервировались многие элементы языка XIX в.). Теперь мы принимаем ванну, а не берем. Ну и, как всегда, дословную кальку этого выражения сохранил английский – to take a bath.

Любопытно, что фразеологизм принимать солнечные ванны – тоже калька с французского, но французский допускает единственное число: prendre un bain de soleil. Правда, на современный русский слух это выражение, пожалуй, воспринимается как устаревающее или манерное – в нейтральной речи мы скорее употребим глагол загорать. А вот в английском на сей раз аналога нет. Англичане не калькируют это выражение, а переводят его специально сконструированным глаголом to sunbathe (букв. “солнцекупаться”). Тень Шишкова завистливо вздыхает… Но о фразеологизмах – в другой главе.