Другая женщина - Сэнди Джонс

– Я правильно тебя поняла? – уточнила Пиппа. – Ерундовина?

Я улыбнулась. Мы уже сто лет не пользовались этим выражением. По крайней мере, с тех пор как я сблизилась с Адамом. Это наша тайная кодовая фраза, означающая «вытащи меня отсюда». Кажется, последний раз я ее применяла, когда под действием принятого алкоголя позволила убедить себя отправиться домой к какому-то парню, с которым познакомилась на вечере караоке в «Псе и утке» на Брюэр-стрит. Пиппа миловалась в уголке с его приятелем, и дальнейшие планы казались отличной идеей, пока мы, опрокидывая одну рюмку за другой, уродовали «Городскую черту Натбуша»[12]. Но когда мы все набились в такси и Пиппа уселась на своего нового дружка, у меня вдруг, к счастью, случился припадок благоразумия. Я не хотела этого делать и не хотела туда ехать. «Ерундовина!» – завопила я, и Пиппа резко выпрямилась, словно заслышав крик Тарзана. «Серьезно?» – воскликнула она. «Ага, – ответила я. – Е-рун-до-вина». Я нарочно произнесла помедленнее – скорее ради своей же пользы, а не для того, чтобы она меня лучше поняла. Если бы я спьяну выговорила это слово иначе, парни могли бы вообразить, что им предстоят какие-то невероятные увеселения.

– Она тебя достает, да? – спросила теперь Пиппа, чуть кивая в сторону Памми.

Я кивнула и почувствовала, как глаза мне щиплют слезы.

– Хочешь, поедем ко мне?

Тут я подумала: а ведь Адам дома, жаждет услышать, как я провела этот особенный день. Мне совершенно не хотелось сейчас заниматься еще и этим. Я не могла изобразить на лице полнейшее счастье и сквозь зубы врать ему, как замечательно все прошло. Но я не желала и признаваться, как все вышло в действительности – как его мать снова все испортила. Каким-то образом он убедил себя, что в последнее время мы с ней гораздо лучше ладим друг с другом, и с тех самых пор с ним мы стали ближе, чем прежде. Прекратились глупые препирательства о моей (как он ее называл) неоправданной паранойе: раньше такие споры вспыхивали всякий раз, когда в разговоре всплывало ее имя. Я поняла, что в такие минуты, когда он говорит о ней, гораздо легче просто слушать, улыбаться и не возражать. Потому что я вдруг начала осознавать: может, она и права. Я поняла: если в решающий момент мне действительно придется заставить его выбирать, я совершенно не представляю, по какому пути он пойдет.

– Милые дамы. – Пиппа повернулась к мамашам. – Эмили не очень хорошо себя чувствует, так что я отвезу ее к себе.

– Что случилось, детка? – вскрикнула мама, принимаясь тереть мне спину. – Хочешь, я поеду с вами?

Я покачала головой:

– Нет, спасибо, мам. Все будет нормально. Меня просто немного подташнивает, только и всего.

– Видно, она совсем за собой не следит, – вмешалась Памми так, словно меня тут не было. – Наверняка пыталась сбросить вес, села на какую-нибудь безумную диету, чтобы влезть в это платье.

Скорее всего, Пиппа заметила выражение моего лица, потому что быстро увела меня от них, тем самым помешав мне врезать этой пронырливой суке прямехонько между глаз.

– Это мне одной так кажется? – спросила я, когда мы очутились в полной безопасности – на ее диване, с пластиковыми чашками супа, крепко зажатыми в руке. – Все твердят, какая она добрая и заботливая. Но я вижу только краснорожего дьявола. Как будто из ее башки торчат рога, честное слово.

– Просто она прикидывается перед всеми, кроме тебя. Ее все видят эдакой мисс Невинность, которая по доброте душевной устроила тебе сюрприз – пригласила твою давнюю подругу на твой же девичник. Умоляла, чтобы ей позволили прийти на примерку твоего платья, потому что у нее никогда не будет собственной дочери, с которой она могла бы разделить эти неповторимые переживания. И прочее, и прочее, и прочее. И если уж честно, Эм, на это все ведутся. Даже ее собственный сын не в состоянии понять, какая она на самом деле. И увидеть, сколько мучений она тебе причиняет.

– Значит, я все придумала? – Я чувствовала, как в глазах у меня набухают слезы, и с трудом сглотнула.

– Ну конечно нет. – Она пододвинулась ко мне, обняла одной рукой. – Я отлично вижу, что она делает. Но я тебе не помощник – ну, кроме таких вот случаев, как сегодня. – Она потянула меня к себе. – Тебе нужно привлечь на свою сторону твоего собственного жениха. Заставить его увидеть, что она творит и в какое унизительное положение она тебя ставит. Нельзя начинать семейную жизнь с таким камнем на сердце, иначе обида в конце концов разрушит ваш брак. А то и тебя. Надо тебе поговорить с ним, все ему рассказать.

– Я пыталась! – всхлипнула я. – Но когда я все проговариваю вслух, звучит это жалко. Словно я избалованный ребенок. Даже мне самой так кажется, а уж Адам вообще, наверное, бог знает что думает.

– Что он сказал насчет Шарлотты у тебя на девичнике? Тут нет ничего жалкого. Это вполне реальная черта, которую она перешла. Многим такое и в голову бы не пришло. Не говоря уж о том, чтобы действительно так поступить.

– Я ему не говорила…

– Что? – вскричала Пиппа. – Вы с ним поженитесь через две недели – и ты не рассказала ему о таком серьезном событии?

Я покачала головой:

– Мы же оба вернулись всего несколько дней назад. И в те немногочисленные моменты, когда мы вместе, разговор у нас идет либо о Лас-Вегасе, либо о самой свадьбе.

– Ты упорно прячешь голову в песок, – сурово произнесла она. – Так и заболеть недолго.

Я вяло кивнула. Я и так понимала, как скверно на мне сказывается вся эта история.

– Поговорю с ним сегодня вечером, – пообещала я.

Когда я пришла домой, Адам смотрел по телевизору регби. Игра была в самом разгаре.

– Мы можем поговорить? – тихонько спросила я. Мне даже почти хотелось, чтобы он меня не услышал. Я надеялась, что мне удастся оттянуть неизбежное объяснение хотя бы до следующей недели.

– Ну да, – рассеянно отозвался он. – А до конца матча можно подождать?

Я кивнула и отправилась на кухню. Вынула из холодильника несколько перцев и принялась их яростно кромсать. Он даже не спросил, как прошел мой день.

– Хотя вообще-то нельзя, – объявила я, ныряя обратно в комнату. И по-прежнему сжимая в руке нож.

Он немного выпрямился, но лишь для того, чтобы моя голова не заслоняла ему экран. Я схватила с журнального столика пульт и выключила телевизор.

– Какого черта! – вскинулся он. – Это полуфинал.

– Нам надо поговорить.

– Ну о чем? – простонал он, словно капризное дитя.

Я уселась на столике прямо перед ним, не давая ему увильнуть от этой беседы. Он опасливо покосился на нож у меня в руке.

– Нам надо побеседовать о твоей матери. – Я осторожно положила нож рядом, на деревянную столешницу.