Брак по-американски - Анна Левина

— Мне это не посредствам! Я больше не могу!

Я испугалась, ничего не понимая. Никаких особых трат не было. Всё как обычно — еда, прачечная, квартплата, электричество, телефон.

— Гарик, в чём дело? Объясни мне! Что происходит?

Но он только сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно повторяя:

— Мне это не по карману! Я больше не могу!

После таких сцен ночью Гарик натягивал одеяло на голову, поворачивался ко мне спиной и лежал, не шевелясь, как мёртвый.

Обычно я собираюсь на работу с вечера. Старая школьная привычка накануне собирать портфель и приготовить форму осталась на всю жизнь. Перед сном я тщательно обдумываю, что я надену завтра, и оставляю на стуле полный комплект — от платья до чулок, чтобы утром только встать и одеться.

В тот злополучный вечер я, как всегда, приготовила себе одежду. Юбку пришлось погладить, и я повесила её на кресло, стоящее у письменного стола Гарика. Когда я после душа вошла в спальню, Гарик уже был в постели. Скомканная юбка валялась на полу. «Упала, наверное», — подумала я, подняла юбку и, встряхнув, аккуратно повесила её обратно на кресло.

— Не сметь трогать мой стул! — неожиданно взвизгнул Гарик, вылетая из постели. Он схватил мою юбку и с силой швырнул её на пол. — В этом доме у всех, включая кота, есть своё место, кроме меня! Это моё место! Я никому не позволю его трогать!

Я молча смотрела, как он беснуется. Только сердце моё заколотилось где-то в горле, и каждый удар отдавал в виски. Гарик прыгнул обратно в кровать, закрылся с головой одеялом и замер.

— Знаешь, дорогой, — ядовито усмехнулась я, — похоже, ты специально устраиваешь скандал ближе к ночи, чтобы был повод повернуться ко мне спиной! Не трудись, никто тебя не изнасилует! Спи спокойно, дорогой товарищ!

Я легла на другой край кровати. Слёзы высохли на глазах, не успев пролиться. Боже мой, что с нами будет? Что будет?

Мне было страшно, как маленькой девочке в темноте. Рядом со мной, в одной постели, лежал и старался не дышать совершенно чужой человек.

Гарик бродил по квартире как холодный дух. Я его не понимала. Казалось бы, сбылась его мечта! Он по любви, по собственному горячему желанию женился на женщине, которую сам выбрал! Жизнь должна была бить в нём ключом! Но от Гарика веяло таким холодом! Мама очень старалась. Её тепла хватало не на двоих, на троих, на десятерых! Но ледяное спокойствие Гарика, его странная отрешённость, эти постоянные уходы в себя доводили маму то того, что у неё порой опускались руки и лицо становилось жалким и несчастным!

Иногда мне хотелось схватить Гарика за плечи и тряхнуть, что было сил — очнись!

В нём не было жизни, и это ужасно! Он внёс затхлость в нашу уютную квартиру, и она чем-то стала похожа на его берлогу, из которой он к нам пришёл.

Я не хотела идти домой. Куда угодно, только не домой! И совсем не потому, чтобы не мешать маме и Гарику. Дома мне было неспокойно, страшно. Я не могла понять, чем объяснить постоянно плохое настроение Гарика. Почему он сидит и курит у окна, не поворачивая головы? Самое ужасное, когда человека ничего не трогает! Что делает нас людьми? Чувства, эмоции, переживания! Без этого человек — неполноценный, попросту урод!

Когда вечером в спальне разразился скандал, и Гарик вопил о своих правах, проклиная нашего кота, я была дома. Я таких ссор ещё не слышала! Минутный визг — и тишина! Каменная, непробиваемая тишина, которая поселилась в нашем доме вместе с Гариком. Пусть лучше орёт телевизор, чем это мёртвое безликое спокойствие.

Спать не хотелось. На душе было муторно. И тут позвонила моя подружка Светка. Конечно, я не выдержала и пожаловалась ей на нашу печальную совместную жизнь.

— Смотри! — посочувствовала мне Светка. — Бросит он твою маму и уйдёт!

— Ты что, Светка! Они только поженились! По всему Ленинграду смотрят видео со свадьбы! До сих пор по почте поздравления получаем! Мама не переживёт, если что-то такое случиться! Да лучше ей быть вдовой, чем ещё раз разведённой! Если он обидит маму, я его просто убью!

— Давай, убивай скорее! — горько пошутила Светка. — Чует моё сердце, добром такая жизнь не кончится!

Я повесила трубку. Меня всю трясло. А вдруг Светка права? Вдруг он уйдёт, этот псих? Господи, что будет с мамой?

Гарик позвонил мне на работу. Голос его был весёлый, приподнятый, о ссоре — ни слова.

— Приехал Ленинградский театр оперы и балета! Друг моего брата играет в оркестре! Он пригласил нас сегодня на «Пиковую даму» в Метрополитен-опера, потом поедем в ресторан ужинать, я угощаю!

— А можно с дочкой?

— Конечно, дорогая, что за вопрос? Встречаемся дома, не задерживайся, целую!

Это был прежний, родной, золотой мой Гарька! Я летела домой и улыбалась каждому идущему навстречу прохожему! Всё складывалось удачно! Дочка пришла из колледжа и, узнав о театре, завизжала от счастья! Мы так соскучились по нашему прежнему, до боли знакомому театру, Чайковскому, Ленинграду!

Метрополитен-опера встретила нас вишнёво-бархатным залом, шагаловскими картинами, неповторимым запахом, шуршанием программок и гулом голосов перед началом, который бывает только в театре. Это был праздник души и хоровод воспоминаний! Хотелось плакать непонятно от чего!

Раньше в России театр, как известно, начинался с вешалки.

У нас, в Америке, где вешалка стоит денег, это выражение потеряло смысл. Зрители, в силу экономии на спичках, все свои шубы и пальто таскают в руках, либо бросают на кресла, поэтому в антракте зрительный зал похож на большую барахолку.

Теперь театр начинается с публики, так как именно она, родимая, русскоговорящая, придает походу на любое зрелище тот неповторимый колорит, который оставляет впечатление сильнее любого представления.

Если повезет и садишься среди женщин, такое чувство, будто вдруг оказался во Франции. Иллюзию этого географического парадокса навевают запахи «Клема», «Мажи Нуар», «Фижди» и «Нино Риччи». А если не повезет и место рядом с вами займет мужчина, то сидеть будешь как на полянке, где пасется так называемый мелкий рогатый скот, чей запах забивает все прочие ароматы природы.

Мужчины из России дезодорант презирают как класс. Они делают вид, что просто не знают о его существовании, видимо, в силу той же самой спичечной экономии. Они портят свои пиджаки, куртки, рубашки, их увольняют за это с работы, но в своем упрямстве они верны себе. И явно побеждают окружающих хотя бы потому, что ни сидеть рядом с ними в театре, ни стоять за ними в очереди, ни танцевать с ними в русском ресторане абсолютно невозможно. Наших «сильных духом» мужчин можно узнать по запаху на расстоянии до ста метров.

В театре, не успев еще толком сесть, публика начинает дружно закусывать. Рефлекс, как в купе междугороднего поезда. Традиционные курочка и бутербродик с колбаской из русского магазина всегда под рукой, современно завернутые в громко шуршащую фольгу. На худой конец, печеньице, в обертке, по грохоту не уступающей фольге.