Сестры Гримм - Менна Ван Прааг

Сейчас улицы пусты – ведь час поздний, и воздух студен. Вы запахиваетесь в пальто, жалеете о том, что не надели свитер, и почти что желаете, чтобы кафе напротив было открыто, чтобы можно было выпить там чашку горячего кофе и съесть пару печений. Вы засовываете замерзшие пальцы под мышки, чтобы их согреть, и ходите туда-сюда, выдыхая белесый воздух и поглядывая на часы.

Когда они отбивают три ночи, ваше сердце начинает биться быстрее. Вы продолжаете ходить взад и вперед, надеясь, что на вас никто не смотрит, что рядом нет никаких страдающих бессонницей любопытных глаз, отодвинувших шторы, никаких бездомных, ищущих теплое местечко для ночлега. Когда часы бьют половину четвертого, вы снова чувствуете движение воздуха и делаете долгий выдох (вам было невдомек, что вы затаили дыхание). В последнее время вас посещали сомнения, вы боялись, что предыдущий раз был просто плодом вашего воображения, что вы были пьяны или же это был сон.

Теперь же вы знаете, что не ошиблись.

Вы чувствуете – вот оно. Все то же самое. Луна. Воздух. Врата. Это случится сейчас. И действительно, ровно в 3.33 ночи (вы смотрите на свои часы) облака расходятся, и луна освещает врата. Вы протягиваете руку, чтобы коснуться той же черной чугунной розы, толкаете врата и проходите.

Голди

Чего мне недоставало больше всего, так это сада. Больше, чем моего настоящего отца, хотя, по мнению ма, его мне вообще не должно было недоставать. К тому же, если он был хоть сколько-нибудь похож на отчима… Как бы то ни было, я считала, что сад лучше отца – по многим причинам. Сад – это что-то живое, он не станет слишком крепко сжимать тебя в объятиях и устраивать тебе допрос про то, как прошел твой день. Вместо этого он терпеливо ждет, верный и надежный, чтобы ты пришла в него сама, когда захочется тебе. Когда я сидела под деревом или на лугу среди маргариток, то чувствовала себя одновременно и в уединении, и в обществе друга.

Мне казалось, что в садах обитают их собственные божества, духи-хранители, придающие каждому из них особую, присущую только им атмосферу. Похожее ощущение возникало у меня и внутри зданий, но оно было немного иным. Когда мне было шесть лет, мама, в кои-то веки пожелав соприкоснуться с культурой, привела меня в сочельник в церковь Королевского колледжа, чтобы послушать рождественские гимны. Это было самое великолепное и поразительное место, которое я видела в своей короткой жизни, и, глядя на витражи, уходящие ввысь на пятьдесят футов до самых затейливо изукрашенных каменных сводов, я заплакала. Однако сады все равно всегда казались мне более одухотворенными, чем внутренность какого-то здания, каким бы прекрасным оно ни было.

Войдя в сад, абсолютно любой, я всегда начинала чувствовать себя спокойнее. Ощущала связь с тем, что меня окружало, как будто подошвы моих ног были землей, а ветки деревьев – кончиками моих пальцев. Я воображала, что, если буду долго стоять неподвижно, мои ноги пустят корни, и я прирасту к земле. Я чувствовала себя такой же сильной, непоколебимой и бессмертной, как древний дуб.

Это чувство жило во мне всегда, с самого раннего детства. Одним из первых моих воспоминаний было переплетение веток и листьев и белесое небо, которое я видела в просветах зеленой листвы. Наверное, именно поэтому меня так влекло в Навечье, ведь там безраздельно властвовала природа, и нигде не было ни единого кирпича. Как бы мне хотелось жить в подобном месте. Я не знала, как бы я стала там выживать, но полагала, что мне было бы там хорошо.

В нашей крошечной квартирке единственной вещью, которая принадлежала только мне и которую я по-настоящему любила, было деревце бонсай, карликовый можжевельник. Я нашла его на улице – оно было брошено на произвол судьбы, его ветви были наги, корни сухи, а дух сломлен. Мне пришлось ухаживать за ним несколько месяцев, и в конце концов я вернула его к жизни, оно снова оделось хвоей и стало счастливым. Деревце стояло на журнальном столике, так что я могла видеть его каждый вечер перед сном. Мне нравилось, что, когда я сплю, мы с ним дышим одним и тем же воздухом – я вдыхаю выделяемый им кислород, а оно – мой углекислый газ, создавая идеальный баланс.

Однажды мой отчим начал переставлять мое можжевеловое деревце, унося его с журнального столика и оставляя в разных местах. Я не понимала, зачем он это делает, возможно, просто чтобы помучить меня – он получал от этого удовольствие. Часто я находила деревце в ванной или рядом с его стороной кровати и всегда переставляла можжевельник обратно, делая это молча, потому что не хотела играть в его глупые игры, в чем бы они ни заключались. Я боялась, что когда-нибудь, вернувшись из школы домой, не найду моего деревца, что отчим спустит его в унитаз или искрошит в блендере. С него бы сталось, за ним числилось немало дурацких поступков.

До растения у меня был плюшевый мишка по имени Тедди. Не знаю, когда ма купила его мне, но он был со мной ровно столько, сколько себя помню, а потом вдруг исчез, и так и не нашелся. Мама утверждала, что я его потеряла, выронила в парке или забыла в автобусе, но это было не так. Я никогда не была безалаберной. Его украл мой отчим. Я не могла это доказать, но знала – что бы ни случилось с Тедди, в этом виноват он.

Мне так хотелось уберечь мое можжевеловое деревце, спрятать его от маминого мужа, но у меня не было такой возможности, ведь в квартире отсутствовали укромные места. Я могла только ждать, пока отчим ходил вокруг нас, сжимая и сжимая кольцо.

Скарлет

Скарлет закусила губу и прищурила глаза, оглядывая сверкающую карамельную башню в поисках изъянов. Башня из профитролей и карамели продержалась всю неделю, только с ее вершины упало несколько пряничных звезд, которые быстро стащили самые наблюдательные из посетителей кафе «№ 33». Та неправда, которую ее бабушка сказала насчет ее матери: «Я уверена, что она скоро придет. Этого она не пропустит», – так и осталась пустым обещанием. Эта ложь, вознесшаяся на вершину сладкой башни, никуда не делась, и с каждым днем, с каждым новым случаем, когда Руби Торн подводила свою дочь, она становилась все заметнее, все тверже.

В тот вечер, когда Скарлет и Эсме собирались нарядить елку, Руби обещала прийти к ним в кафе после того, как «закончит несколько дел». Это будет скоро, сказала она, они даже не заметят ее отсутствия, но прошел уже час, а ее все не было.

– Наверное, нам нужно начать, – предложила бабушка.

Видавшая виды картонная коробка с завернутыми в салфетки блестящими серебристыми елочными украшениями, стеклянными ангелами и фигуркой феи стояла у ее ног.

Скарлет покачала головой:

– Но на этот раз она пообещала.

– Возможно, ее задержали толпы тех, кто делает рождественские покупки, – сказала Эсме. – Думаю, она уже направляется к нам.

Девочка кивнула, ее бабушка выдвинула стул и села. Они молча смотрели на окно, небо становилось все темнее, толпы покупателей редели.

Наконец Скарлет подошла к коробке и начала отдирать слои клейкой ленты, которой та была заклеена, потом подцепила край картона. Эсме смотрела на свою внучку, шмыгающую носом, как будто у нее начиналась простуда, и щиплющей себя за переносицу.