История волков - Эмили Фридлунд

«Дорогой мистер Грирсон», – написала я. И остановилась. Я тогда уже жила в Миннеаполисе. Я встречалась с автомехаником, работала офисной мышкой на временной ставке и, когда по ночам меня одолевала бессонница, читала жизнеописания путешественников, рассказы о тяготах восхождения на Эверест, когда люди обмораживали себе пальцы и выскребали ложками лед из котелков. Я читала с фонариком, чтобы не разбудить Энн, спящую в своей одинокой койке напротив. Укрывшись в пещере из одеяла, я читала так часами, прислонившись к холодной стенке и раздражаясь удручающе наивными ухищрениями выжить в условиях высокогорья. Когда альпинисты неизбежно начинали восхождение на гору в разгар снежной бури, имея при себе только перочинный нож и лопату, я бросала чтение и пыталась написать мистеру Грирсону. Одно и то же письмо я начинала раз десять. За окном брезжил рассвет, потом снова брезжил рассвет, и снова. А я все писала:

«Уважаемый мистер Грирсон»… «Дорогой Адам»… «Адаму Грирсону»… «Мой дорогой»… И наконец:

«…Вы, может быть, не помните меня. Вы преподавали нам историю США в восьмом классе в городе Лус-Ривер, Миннесота. Я сидела у окна в рабочей рубашке и походных ботинках, у меня была длинная коса. Меня называли Мэтти. А вы меня звали миз Оригинальность, по названию приза, который я получила на олимпиаде по истории. Я делала доклад про волков, помните? Про историю волков. Я пишу вам это письмо, потому что я все думала кое о чем, что давно не дает мне покоя. После того как вы уехали из Лус-Ривер и после того как Лили Холберн рассказала о том, что она сделала, никто даже не вспомнил, чему вы нас учили. Мне это было странно, как будто этого никогда не было. Но думаю, вы очень много душевных сил тратили на свои уроки. Я помню, как вы стояли перед нами и прочитали всю Декларацию независимости наизусть. Наверное, вам стоило большого труда запомнить ее. Я помню, как вы заставляли нас рисовать карты западных штатов, как будто мы были Льюисом и Кларком и нам нужно было запомнить направления течения рек, по которым мы проплыли. Должна признаться, когда вы повезли меня на олимпиаду по истории, я решила, что вы хотите посмеяться над моим докладом о волках, но потом я все гадала, почему вы выбрали из всех именно меня для этого доклада. Может быть, вам казалось, что со мной у вас будет меньше хлопот, чем с любой другой девчонкой, но теперь мне кажется, что причина, почему вы выбрали меня, имеет куда меньшее значение, чем сам факт.

А вы знали, что, когда Лили Холберн вернулась в школу осенью после вашего отъезда, она нас всех удивила? Какое-то время все считали, что она болеет. Она не болела, она была беременна, и это в нашем городе поставило крест и на ней, и на вас, хотя многие к тому моменту уже знали, что она отказалась от своих показаний против вас. Зал судебных заседаний, как говорили, ее напугал. А вы можете себе представить Лили беременной? Она вообще-то была очень красивая. Она тогда даже стала еще красивее, чем прежде. И как-то она просто села на автобус и уехала в Сент-Пол, где, как говорили, при католической церкви была группа для таких же девочек, как она. Я слышала, она стала работать в лаборатории анализа крови. В той группе она прошла бесплатный курс профессиональной подготовки, получила бесплатно детскую одежду и самое необходимое для ребенка, так что теперь не трудно догадаться, почему она солгала про вас. Многие животные, попав в капкан, притворяются мертвыми. Я думаю, она поступила так же. Она нашла для себя коварный способ вырваться из убогой жизни, которая ее ждала, если бы ее заставили остаться в нашем городе и выйти замуж за парня, от которого она залетела.

Лили не была дурой, какой казалась. Но, возможно, вы это и так знали.

Одно время я подумывала переехать в Калифорнию. Вы ведь оттуда, да? Мне хотелось увидеть там мамонтовые деревья. Мне хотелось почувствовать себя крошечной рядом с этими огромными деревьями, навсегда изменить свои представления о масштабе вещей. Я слышала, эти деревья так вот воздействуют на людей. Но Миннеаполис оказался более доступным. И здешние деревья очень похожи на те, что растут в Лус-Ривер, хотя их тут значительно меньше.

Я никогда не была во Флориде. Думаю, если бы мне пришлось как-нибудь зайти к вам в магазин, я бы непременно купила кресло-качалку с высокой спинкой на гнутых дубовых полозьях. Судя по картинке на вашем сайте, оно довольно удобное. И не выглядит хламом. Я читала в Сети отзывы о вас: что вам не следовало бы жить в их городе. И что, если в ваш магазин зайдет девочка, и т. д. Может быть, у них есть все основания так говорить, но, по мне, так вам следует знать вот что: я уверена, что вы ни в чем не виноваты. И считаю, что кто-то должен вам это сказать, и если этого еще никто не сказал, то вот я вам это говорю.

Рассвет – бесплатный билет. Мне так всегда казалось. Часы между четырьмя и семью утра принадлежат стайке суетливых птичек и, может быть, последней эскадрилье голодных комаров. В Миннеаполисе в этот период движение на шоссе становилось интенсивнее и шумнее, и в конце концов световая полоска прорывалась сквозь шторы и плясала у меня на шее. Вот когда я откладывала книги и статьи. Ровно в семь я вылезала из кровати, кипятила воду на плите, потом заваривала кофе себе и Энн. В ванной я натягивала колготки. Высовывала язык и чистила его, а девушка в зеркале, не таясь, корчила мне рожи. Глаза у нее были красные.

Тем утром часы в коттедже Гарднеров показали семь, потом полвосьмого, но никто даже не пошевелился. Наверное, я удивилась, но лишь потому, что, по моим представлениям, семья Гарднеров обычно вставала рано. Лежа на кушетке рядом с Патрой, я наблюдала, как постепенно начала серебриться вода в озере, как потом в ней отражались блики восходящего солнца. Гагара села на воду у дальнего берега и огляделась. Мимо с ворчливым тарахтеньем проплыла моторка, а когда за ней промчалась другая, помню, как мне захотелось затормозить утро, натянуть поводья. Мне захотелось, чтобы приход утра замедлился, чтобы оно вообще не наступало.

Патра просыпалась нехотя. Она лежала и то приоткрывала глаза, то снова их закрывала, словно мое присутствие ее успокаивало, позволяло ей вновь впадать в забытье без чувства вины. Когда ей на лицо упал луч света, все ее веснушки стали отчетливее и ярче. Я наблюдала за двумя – как они сошлись на ее открывшемся правом веке. Я увидела тонкий белый шрамик, который раньше не замечала, под пушком на верхней губе. Я заметила две малюсеньких чешуйки перхоти, застрявших у корней волос. Потом я вряд ли смогла бы описать кому-нибудь охватившее меня в те несколько часов ощущение счастья, невыразимое удовольствие сидеть рядом с ней, спящей на кушетке, и мне было очень трудно признаться, даже самой себе, как много для этого ощущения счастья значило отсутствие Пола и Лео, храпящего в соседней комнате. Полоска солнечного света поползла по ее укрытому одеялом бедру. Помню, как от ее дыхания мерно поднималось и опускалось желтое хлопчатобумажное одеяло, как во сне ее глазные яблоки двигались под веками. Я заметила у нее на шее голубоватую жилку. Но не дотронулась до нее. Я сидела, скрестив ноги, на кушетке, и желтое одеяло укрывало нас обеих, и из-под него выглядывала ее красная коленка.