Записки карманника - Заур Зугумов

Нетрудно представить себе чувства этого сержанта, когда он действительно обнаружил закопанные собачьи лапы и шкуру. Надо было видеть его лицо и пережить его душевное состояние! Он тогда поклялся, что всё сделает для того, чтобы найти этого садиста и покарать его так же жестоко, как тот обошелся с его псом.

Я ничего об этом случае не знал и не слышал, потому что сидел в это время то ли в БУРе, то ли в карцере. Как только после сорокаградусного мороза я оказался в тёплом помещении на лесозаводе, где братва проводила почти всё своё свободное время, то в первую очередь чифирнул, а оттаяв, принялся помогать накрывать на стол. И хоть на нём не было чёрной икры и молодого барашка, всё же он был нам необыкновенно желанен и дорог.

Кто-то из босоты жарил на противне сушеные грибы с картошкой, кто-то чистил рыбу, которую наши только что купили на берегу у рыбака, занимающегося подлёдным ловом, кто-то готовил салат из квашеной капусты, кто-то мастерил десерт из таёжных плодов и ягод.

В общем, каждый занимался тем, что ему было делать в кайф. Из стоящего на полке транзисторного приёмника доносились мелодии отечественной эстрады. На большом ящике из-под инструментов стояла небольшая, но очень красивая сосенка, сверкая в лучах неонового света самодельными игрушками. А под ней, как белка в колесе, прыгал недавно родившийся чёрный котёнок, в то время как его мама Маркиза лежала на топчане, покрытом двумя толстыми матрацами, и не сводила заинтересованных глаз с уже успевшей поджариться рыбы.

Приближение Нового года чувствовалось по всему. У всех было приподнятое, праздничное настроение, не предвещавшее ничего плохого и неожиданного.

Наконец стол был накрыт и все приготовления завершены. Будка была большой и вместительной, поэтому все мы, пять человек босоты, расположились в ней свободно и даже с комфортом. Окна в теплушке не было. Справа от входа, приблизительно посередине, стоял большой и широкий топчан, напротив него, чуть левее и ближе к двери – ёлка, а между ними – длинный стол с откидными сиденьями, наподобие тех, что бывают в коридорах вагонов дальнего следования.

Двое из нас забрались на тахту, остальные расположились на этих сиденьях. Стул, хоть и один, у нас всё же был. Он одиноко стоял в стороне от стола, будучи местом для желанного припозднившегося гостя. Оно пустовало, как и должно было пустовать. Это был старый воровской ритуал встречи Нового года в зоне, в лесу или на бирже – без разницы. Дело в том, что частенько случались нештатные ситуации, когда начальство проявляло милосердие и прямо под Новый год выпускало какого-нибудь бродягу из БУРа или изолятора. Вот для такого-то гостя босота и держала всегда пустое место за столом, кругаль самогона и закуску.

До Нового года оставалось не больше получаса. На столе уже появилось две бутылки питьевого спирта, который был тогда в ходу в этих краях и бутыль настойки собственного приготовления, которую мы делали, смешивая спирт с клюквой. Белые грибы, поджаренные с картошкой, рыба, пойманная ночью в лунке замерзшей реки, солёные грибы, вяленая щука, салаты нескольких видов и ещё понемногу всякой всячины, присланной из дома, которую каторжане приберегли для этого случая.

На полу, недалеко от двери, на самодельной плите жарилась вторая партия грибов с картошкой, теперь это были опята. Рядом стоял чифирбак с длинной ручкой и десятилитровая канистра из нержавеющей стали с питьевой водой. Тяпнув по маленькой, босота разговорилась, ожидая наступления долгожданного праздника, как вдруг, с первым боем курантов, раздался стук в дверь.

Дурная примета, когда вы встаёте из-за стола во время боя курантов. Пожелав друг другу «матушки удачи да сто тузов по сдаче, жизни воровской да смерти мусорской», мы приняли на грудь горилки, и Коля Чалый пошёл открывать дверь.

На пороге стояла свора легавых во главе с лейтенантом из головного лагеря. Но вели они себя прилично: поздоровались, поздравили, как положено, всех с Новым годом, вот мы и пригласили их отпраздновать с нами, чем Бог послал.

Читателю может показаться странным такое гостеприимство. Но это был Север, здесь властвовали иные законы, нежели на материке. Закон – тайга, медведь – хозяин, и этим, думаю, всё сказано. Мусора, будь то администрация лагеря или биржевые поисковики, всегда знали, кого, когда и при каких обстоятельствах можно было тормошить. Правда, иногда и на старуху бывала проруха, но всё же к бродягам подход у легавых был особый, здесь они всегда вели себя более чем осторожно.

Когда два солдата и офицер сели за стол и уже успели опрокинуть чуть ли не по полной кружке самогона, подтверждая этим поговорку, что на дармовщину и уксус сладкий, третий солдат так и остался стоять на месте, ничего никому не говоря и уставившись куда-то мимо присутствующих, в конец теплушки.

– В чём дело, сержант? – обратился к нему старший по званию. – Что ты уставился как баран на новые ворота? Иди сюда, садись рядом и пей! Порядочные люди угощают, грех отказываться. Но сержант как будто и не слышал, что ему говорят, и продолжал молчать и смотреть в одну точку как завороженный. Когда все за столом увлеклись празднеством и перестали обращать внимание на служивого, он, ни слова не говоря, ударил по стоящему на плите противню с такой силой и злобой, что лицо его буквально перекосилось. Противень, подпрыгнув, опрокинулся, и всё его содержимое вывалилось на пол. Все оторопели от неожиданности: такого откровенного хамства со стороны этой легавой мелкотни никто из нас не ожидал. Ведь почти все они были ручными, как обезьяны на поводке, а тут вдруг на тебе!

Мусора первыми пришли в себя. Они догадались, что сейчас может произойти что-то очень неприятное, повскакивали с мест и, подбежав к сержанту, начали ругать его изо всех сил, показывая тем самым, что они возмущены не меньше нашего, но в обиду своего товарища всё равно не дадут. Мы уже успели прийти в себя и молча смотрели на происходящее. Молчал и сержант.

Самым старшим среди нас был проведший многие годы в лагерях Паша Керогаз. Он первым из нас обратился к сержанту тихим и спокойным голосом:

– Слышь, служивый, ты зачем шухер такой устроил в порядочном доме? Тебя что, обидел кто из нас, или ты по жизни такой стебанутый на всю голову?

К удивлению всех присутствовавших, сержант ответил именно Керогазу:

– Я – не опущенный какой-нибудь, чтобы меня могли обижать, понял! Один из вас ударил меня прямо в сердце, – как будто накликивая беду, продолжал сержант, – и каверза эта изошла от тебя, Керогаз. Ты убил мою собаку, а затем сожрал ее с такими же педерастами, как и сам!

В теплушке воцарилась мертвая тишина. Мы прекрасно понимали, что, будучи бродягой по жизни и уже отсидевший без выхода двадцать три года, Паша не останется в долгу перед молодым мусором.

Он не спеша поднялся с топчана, натянул прохоря и стал потихонечку пробираться к двери, объясняя служивому, что его собакой он накормил чахоточных арестантов на больничке, которые прибыли тогда из Златоустовской крытой тюрьмы.