Архипелаг ГУЛАГ - Александр Исаевич Солженицын

убийство невестки. Все трое мужчин забиты в тюрьме (не сознавались), Анна отбыла десять лет. А невестка оказалась вообще невредима! Но ещё десять лет Анна тщетно просила реабилитации! Даже в 1964 прокуратура ответила: «Вы осуждены правильно, и оснований для пересмотра нет». Когда же всё-таки реабилитировали, то неутомимая Скрипникова написала за Анну жалобу: привлечь лжесвидетелей. Прокурор Г. Терехов ответил: невозможно за давностью…

В 20-е годы раскопали, притащили и расстреляли тёмных мужиков, за сорок лет перед тем казнивших народовольцев по приговору царского суда. Но те мужики были не свои. А доносчики эти – плоть от плоти.

Вот та воля, на которую выпущены бывшие зэки. Есть ли ещё в истории пример, чтобы столько всем известного злодейства было неподсудно, ненаказуемо?

И чего же доброго ждать? Что может вырасти из этого зловония?

Как великолепно оправдалась злодейская затея Архипелага!

Часть седьмая

Сталина нет

И не раскаялись они в убийствах своих…

Апокалипсис, 9:21

Глава 1

Как это теперь через плечо

Мы ждали правды после нашей смерти. – Распах короткий и малый. – После «Ивана Денисовича». Неправдоподобный взрыв прессы. – Взрыв писем. – Письма наших врагов. – Пропасть непонимания. Мы перестаём быть единым народом.

Как прикрывали брешь. «Слава Партии!» – Пути подмены Архипелага. – Проклятье международному империализму! – Тайные партийные собрания ортодоксов. – Но против начальства разве допустимо бороться? – Как Благомыслам спастись за счёт других. – «Почему Шухов не боролся?» – Коммунисты или простой Иван? – Басни коммунистической печати. – Басни советских писателей. – Как хороши лагеря сегодня. – Команда: вообще замолчать о лагерях.

Хрущёв и Твардовский верили, что «Иван Денисович» – о прошлом. – Но и я поверил! – Никакая мера горя нам недостаточна. – Письма нынешних зэков. – И снова проступили контуры Архипелага. – Все силовые линии нашего общества – к тирании. – Как читали зэки книгу, «одобренную партией». – И в прилагерном мире тож. – История скульп туры Недова.

Не прощайте фашистских убийц! – а мы не знали, не понимали… – И не следователи виноваты, а сами заключённые. – Короткое время они забезпокоились. – Как гебистам дослужить до пенсии. – Чистка архивов. – Вы боитесь нас и мёртвых! – «Пора восстановить понятие враг народа».

Конечно, мы не теряли надежды, что будет о нас рассказано: ведь рано или поздно рассказывается вся правда обо всём, что было в истории. Но рисовалось, что это придёт очень нескоро, – после смерти большинства из нас. И при обстановке совсем изменившейся. Я сам себя считал летописцем Архипелага, всё писал, писал, а тоже мало рассчитывал увидеть при жизни.

Ход истории всегда поражает нас неожиданностью, и самых прозорливых тоже. Не могли мы предвидеть, как это будет: безо всякой зримой вынуждающей причины всё вздрогнет и начнёт сдвигаться, и немного, и совсем ненадолго бездны жизни как будто приопахнутся – и две-три птички правды успеют вылететь прежде, чем снова надолго захлопнутся створки.

Сколько моих предшественников не дописало, не дохранило, не доползло, не докарабкалось! – а мне это счастье выпало: в раствор железных полотен, перед тем как снова им захлопнуться, – просунуть первую горсточку правды.

И как вещество, объятое антивеществом, – она взорвалась тотчас же!

Она взорвалась и повлекла за собой взрыв писем людских – но этого надо было ждать. Однако и взрыв газетных статей – через скрежет зубовный, через ненависть, через нехоть – взрыв казённых похвал, до оскомины.

Когда бывшие зэки из трубных выкликов всех сразу газет узнали, что вышла какая-то повесть о лагерях и газетчики её наперехлёб хвалят, – решили единодушно: «опять брехня! спроворились и тут соврать». Что наши газеты с их обычной непомерностью вдруг да накинутся хвалить правду, – ведь этого ж всё-таки нельзя было вообразить! Иные не хотели и в руки брать мою повесть.

Когда же стали читать – вырвался как бы общий слитный стон, стон радости – и стон боли. Потекли письма.

Эти письма я храню. Слишком редко наши соотечественники имеют случай высказаться по общественным вопросам, а бывшие зэки – тем более. Уж сколько разуверялись, уж сколько обманывались – а тут поверили, что начинается-таки эра правды, что можно теперь смело говорить и писать!

И обманулись, конечно, в который раз…

«Правда восторжествовала, но поздно!» – писали они.

И даже ещё поздней, потому что нисколько не восторжествовала…

Ну да были и трезвые, кто не подписывался в конце писем («берегу здоровье в оставшиеся дни моей жизни») или сразу, в самый накал газетного хвалебствия, спрашивал: «Удивляюсь, как Волковой дал тебе напечатать эту повесть? Ответь, я волнуюсь, не в БУРе ли ты?..» или: «Как это ещё вас обоих с Твардовским не упрятали?»

А вот так, заел у них капкан, не срабатывал. И что ж пришлось Волковым? – тоже браться за перо! тоже письма писать. Или в газеты опровержения. Да они, оказывается, и очень грамотные есть.

Из этого второго потока писем мы узнаём и как их зовут-то, как они сами себя называют. Мы всё слово искали, лагерные хозяева да лагерщики, нет – практические работники, вот как! вот словцо золотое! «Чекисты» вроде не точно, ну они – практические работники, так они выбрали.

Пишут:

«Иван Денисович – подхалим».

(В. В. Олейник, Актюбинск)

«К Шухову не испытываешь ни сострадания, ни уважения».

(Ю. Матвеев, Москва)

«Шухов осуждён правильно… А что зэ ка зэ ка делать на воле?»

(В. И. Силин, Свердловск)

«Этих людишек с подленькой душёнкой судили слишком мягко. Тёмных личностей Отечественной войны… мне не жаль».

(Е. А. Игнатович, г. Кимовск)

Шухов – «квалифицированный, изворотливый и безжалостный шакал. Законченный эгоист, живущий только ради брюха».

(В. Д. Успенский, Москва)

«Вместо того чтобы нарисовать картину гибели преданнейших людей в 1937 году, автор избрал 1941 год, когда в лагерь в основном попадали шкурники[510]. В 37-м не было Шуховых[511], а шли на смерть угрюмо и молча с думою о том, кому это нужно?»[512]

(П. А. Панков, Краматорск)

О лагерных порядках:

«А зачем давать много питания тому, кто не работает? Сила у него остаётся неизрасходованной… С преступным миром ещё слишком мягко обращаются».

(С. И. Головин, Акмолинск)

«А насчёт норм питания не следует забывать, что они не на курорте. Должны искупить вину только честным трудом. Эта повесть оскорб ляет солдат, сержантов и офицеров МВД. Народ – творец истории, но как показан этот народ..? – в виде “попок”, “остолопов”, “дураков”».

(старшина Базунов, Оймякон, 55 лет, состарился на лагерной службе)

«В лагерях меньше злоупотреблений, чем