Город Змей. Книга 3 - Даррен Шен

Англоговорящий виллак врывается в пещеру.

— Сапа Инка! — кричит он. — Вы должны пойти со мной. У нас трудности. Вы нужны в другом месте.

— Я говорю с моими войсками, — рычу я, — и не люблю, когда меня прерывают!

— Клуксеры напали на один из наших постов. Вы должны идти!

При упоминании о клуксерах среди Змей поднимается злобное бормотание, и я понимаю, что виллак меня переиграл. Если я не пойду с ним, это будет означать, что я больше люблю произносить речи перед лицом своих сподвижников, чем защищать их от врагов.

— Ладно, — бормочу я раздраженно, а потом в последний раз обращаюсь к Змеям: — Подумайте о том, что я сказал. Подчинение естественно, когда вы служите мне, но острый ум всегда важен. Мои последователи должны уметь рассуждать, а не только слепо повиноваться.

Повернувшись к ним спиной, я иду за священником, который поспешно направляется к выходу, находящемуся в боковой стене пещеры. Я не оборачиваюсь назад, чтобы посмотреть на Змей — Паукар Вами никогда не смотрит назад.

Оказавшись за пределами видимости молодых солдат, виллак вздыхает с облегчением.

— Что такое «Сапа Инка»? — спрашиваю я.

— Так мы обращаемся к Паукару Вами. Это имя мы использовали очень давно, обращаясь к нашим военачальникам. — Его губы морщатся в презрительной усмешке. — Ты говорил глупо. Я предупреждал тебя не перечить нам.

— Вы сказали, чтобы я вел себя как Паукар Вами, — возражаю я.

— Да, исполнение было превосходное, — соглашается священник, потом добавляет язвительно: — До определенного момента. Но побуждение их задаваться вопросами об отдаленных целях было просто подстрекательством. Они же солдаты, и, когда им говорят — прыгайте, они должны прыгать, а не размышлять.

— В этом и есть разница между мной и вами. Я считаю, что они имеют право знать, во что их впутывают и что может из этого выйти.

— Когда Змеи станут твоими, — хмыкает священник, — можешь обращаться с ними, как пожелаешь. Но до тех пор я бы попросил уважать…

— Что значит «когда Змеи станут моими»?

— Змей вербовали для службы Паукару Вами, — говорит священник. — Он выступает в качестве номинального вождя, символа, который может их объединить. Не думаешь же ты, что мы можем отдать власть в руки киллера-психопата.

— Послушайте, — говорю я резко, — если вы надеетесь, что я возглавлю вашу армию, то вы…

Виллак подносит к губам небольшую трубку, сильно дует в нее и посылает мне в лицо облако розовой пыли. Я кашляю и задыхаюсь, пылинки наполняют мои легкие, и голова становится невероятно легкой. Ноги подкашиваются, а стены куда-то исчезают.

— Ублюдок! — кричу я, но вместо крика получается шепот.

Я пытаюсь ударить священника, но мой кулак как будто из ваты. Мне кажется, что я перестаю существовать, куда-то плыву… потом все чувства пропадают.

Когда я прихожу в себя, кто-то держит меня за руку и ведет по узкому туннелю. Наркотик все еще отравляет кровь, голова пульсирует. Остановившись, я выдергиваю руку у моего проводника и падаю на колени. Я изо всех сил стучу по полу кулаками, скалю зубы, и это, как ни странно, помогает прочистить голову. Виллаки явно меня чем-то отравили. Но наркотик не очень сильный, и, хотя мир вокруг странно мерцает по краям, я в состоянии распознать реальность и уцепиться за нее.

— Все нормально? — спрашивает мой гид, наклоняясь, чтобы помочь.

Женский голос. Я отталкиваю ее руки и усилием воли заставляю взгляд сфокусироваться.

— Кто ты? — задыхаясь, спрашиваю я.

— Друг. Я веду тебя на поверхность. Мы идем домой.

Я слишком слаб, чтобы бороться. Разрешив женщине ухватить себя за локти и поднять на ноги, я беспомощно прислоняюсь к ней. Потом, когда мы начинаем двигаться вперед, я бросаю взгляд на ее лицо и узнаю ее.

— Ама Ситува, — бормочу я, задаваясь вопросом, способен ли отличить фантазию от реальности после всего, что произошло.

— Да, — отвечает она.

— Ты настоящая или призрак?

Она медлит с ответом. Мы подходим к лестнице. Она останавливается у первой ступеньки, смотрит на меня и говорит тихим голосом:

— Не знаю.

Мы улыбаемся друг другу трясущимися губами. Ища поддержки, я сжимаю ее руку, а она в ответ сжимает мою. Потом мы начинаем подниматься.

Время действия — среда, в районе полуночи, место действия — моя квартира. Ама на кухне готовит сэндвичи. Я говорил ей, что сам могу их сделать, но ноги все еще слабы, и она настояла на том, чтобы я отдохнул.

Был понедельник, когда я неожиданно встретил своего отца в статуе Манко Капака. Когда я спросил, который час, он ответил мне, что уже полдень. Но это был полдень среды, а не понедельника. Меня вырубили больше чем на сутки.

Во время нашего подъема мы с Амой говорили мало. Выбрались на поверхность за мусорной свалкой, где нас ждали мой мотоцикл и ее скутер. Я спросил Аму, как они сюда попали, но она не знала. Она даже не совсем понимала, как нашла дорогу наверх, — утверждала, что ее вел просто инстинкт.

Она выскальзывает из кухни, держа поднос с сэндвичами в одной руке и пакет с выпечкой — в другой.

— Они черствые, — говорит она, — но, если их размочить, будет очень даже неплохо.

— Тут недалеко круглосуточный магазин. Я могу…

— Не стоит беспокоиться. Все в порядке.

Я пью кофе, который она приготовила, и жую сэндвичи. Ама откусывает маленький кусочек печенья и не притрагивается к кофе. Ее темные глаза смотрят серьезно.

— Помнишь статую? — спрашиваю я осторожно.

Она кивает:

— Священники привели меня туда, чтобы завлечь тебя, а потом заставили принести себя в жертву. Я не контролировала свое поведение. Иногда после того, как они возвращают меня обратно, я становлюсь зомби, и они могут… — Она внезапно умолкает и хмурится. — Понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Я там встретил моего… в общем, Паукара Вами. — Нет смысла говорить ей, что он мой отец, если она этого не знает. — Он рассказал, как виллаки возвращают его с того света и заставляют выполнять их приказы.

— Для нормального уха все это звучит дико. — Она улыбается. — Первые несколько раз со мной случались истерики. Теперь я притворяюсь такой же, как все, и, когда они заставляют меня умереть, я поступаю так, словно ничего особенного не происходит, словно я просто засыпаю.

— Сколько раз… — Я вздрагиваю. Голова раскалывается от боли.

— Тебе надо отдохнуть, — говорит Ама, — мы все расскажем друг другу утром.

— Но лучше…

— Утром, — твердо повторяет она.

— Да, мадам сиделка. — Я улыбаюсь, потом встаю и ковыляю к постели, поддерживаемый Амой. Сажусь на край и делаю глубокий вдох, зажмурив глаза от боли.