О том, что есть в Греции - Катя Федорова

Прокопий маленького роста, смуглый, тощий, с хриплым прокуренным голосом. Производит впечатление человека, который не ест и не пьет – но не потому, что это у него нет аппетита. А потому, что он в этом не нуждается – вино у него течет по жилам вместо крови, а питается он, как языческое божество, жирным дымом костров, которые разводят зимой рыночные торговцы, чтобы не замерзнуть.

Внешность у Прокопия жуковатая, но его украшает тонкое понимание вещей. Он никогда не стоит за прилавком – всегда перед ним, на проходе, дает шикарное стендап-представление. Шутит, философствует, обнимается с покупателями.

Женщине с мальчиком, которые подошли к нему, чтобы поздравить с прошедшими, сказал на ухо:

– Идите к Янису в таверну, ешьте, пейте, скажите, пусть запишет на мой счет.

Женщина засмущалась – она даже ничего сегодня не купила, а он ей строго:

– Ты не волнуйся. Это для меня. Хочу быть счастливым каждую минуту! Разворачивается к Манолису и заявляет:

– Я поэтому с красавицей расстался!

Манолис взвешивает помидоры со скептическим видом: расстался с красавицей, чтобы быть счастливым? Серьезно?

– Именно из-за этого. Жизни не было. Идем с ней по улице, и каждый говорит – о, посмотри, какие ноги. О, зацени, какие руки. Она, конечно, рада, а мне-то каково! Мне одни переживания. А я хочу жить. Жить спокойно и счастливо! Правильно я говорю, мадемуазель? – спрашивает у меня Прокопий.

При входе на рынок передвижная жаровня торгует колбасками, свиными и куриными шашлычками. Все столики в тени заняты.

– Если ты чему-то научился, то будешь это делать… – говорит мужчина средних лет другому, подвешивая фразу на паузу, чтобы разлить рецину из жестяной пол-литровой кружки по пузатеньким стеклянным стаканам.

– Хорошо? – пытается угадать конец фразы собеседник.

– Необязательно. – не соглашается оратор. – Но, – поднимает палец вверх, – ты будешь это делать постоянно! И много! Как повелось.

– М-м-м. Не понимаю. Приведи пример. Вот ты что научился делать?

– Пить вино.

– Знаешь, почему она называется «Христова рыба»? – спрашивает у меня Прокопий, выбирая из груды мрачных рыб с иконными ликами розовые, твердые, как коктейльные соломинки, усы креветки.

– Нет, не знаю.

– Видишь, у нее черные пятнышки по бокам? Это Христос ее взял, чтобы накормить народ Израиля. Слышала про такое?

– Про чудо с рыбой слышала, но про пятнышки нет.

– А это следы от пальцев Христа. Мне сначала сомнительным казалось, но потом я подумал – столько лет этой рыбе, а пятнышки не исчезают. Может, и правда Христос до нее дотронулся, зря не скажут.

Скажут не просто не зря, скажут прекрасно. Говорить здесь умеют.

Начиная с первого сентября греки приветствуют друг друга так:

– Хорошей зимы!

Тени потемнели. Небо заволокло штормовыми барашками. Неоновый кончик солнечного носа едва торчит из кучи белесых пуховых облаков.

– Лучший месяц! Солнца нет, можно не торопиться, гулять в свое удовольствие, – перетирают на рынке косточки сентябрю.

Пахнет деревней, прибитой дождем пылью, остывшими листьями.

– Какой сегодня ветер?

– Хвойный!

Над прилавком с «утренними» кабачками нависает Костас, пасмурный, как циклоп.

– Где ваша жена, господин Костас? – любопытствует покупательница.

– Она там, где она хочет, – хмуро отвечает Костас.

На прилавках виноград, разделенный на грозди, зимние белые дыни, фракийские, яично-желтые в зеленую крапинку, колючие кочанчики цикория.

– Зимние дыни уже можно есть? Или они должны полежать?

– Зимние дыни можно есть всегда!

Продавец яблок нахваливает товар:

– Вот сладкие, кислые, твердые, мягкие, золотые, розовые, пунцовые, с дымком, зеленые, глянцевые и махровые, гладкие и крапленые. Любые!

Покупательница хмурится.

– У меня к яблокам свои требования. Особые.

– Какие же?

– Они должны быть с одного дерева!

Табличка на луке: «Лук красный, белый, сладкий». Асфальт под ящиками усыпан сухим сусальным золотом шелухи.

Зеленщик кричит помощнику:

– Лазарь, милый. Сделай пируэт! Достань брокколи!

Овощи-фрукты кончаются, за передвижной жаровней начинается вещевой рынок.

Продавец, высоко задирая брови, объясняет клиентке:

– Мадам, размер «Д» – это для очень больших грудей…

На конец фразы накладывается голос торговки трусами. Происходит непредумышленный этнографический фарс: – Их берут в основном русские…

Рыбник Прокопий, всеобщий любимец. Глаза серафима, темперамент исчадья, подвижный, как сатир, языкастый и убедительный, как библейский змей. Великий площадной комик. Философ-циник.

– Безумие! – юродствует он, засыпая рукой в бумажный кулек сияющих скользких анчоусов. – Ничто важное в мире не происходит без безумия! Например, Эрот безумен. И слеп, и глух, но не глуп. Эй, Того! Закрой глаза, покажи всем, как мы влюблены!

Того лет семьдесят. Нежного роста, плавная и округлая, как луна, надо лбом пушистые седые венчики. Она вздрагивает и крестится.

– Что еще меня ждет? – вздыхает риторически.

– Что-что. Через девять месяцев родишь! – вопит Прокопий на весь рынок. – Все женщины покупают рыбу только у меня! Многие беременеют.

– Да что ты порешь, уймись, – вяло краснеет Того. – Куда мне.

– Нет! – горячится Прокопий. – Ты молодая! У тебя и мама жива.

– Да, – тихо говорит Того, – она…

– Погоди! – перебивает ее Прокопий. – О ней я скажу публично! Он выходит из-за прилавка и начинает с пафосом:

– Итак, маме Того 99 лет. Да! Вчера был день рожденья. И вы бы ее видели… Я видел! Ее бедро… – Прокопий как будто взвешивает в руках что-то невидимое и очень ценное. – Это не бедро, а фарфор! Щеки! Щеки – яблоки! Да я бы… Да если б не работа…

В фургончике-жаровне запыхавшаяся Антигона вытирает мокрое лицо бумажным полотенцем. Шашлычки-каламаки дружно шипят, роняя в огонь жирные слезы, копотное мясное облако взлетает над Агиос-Стефаносом, мягко оседая на волосах и на одежде. На земле авоськи с помидорами, виноградом, гранатами, яблоками. На столиках холодное вино, горячее мясо, пепельницы.