Агент на передовой - Джон Ле Карре

— Я хочу задержаться на моменте, когда Шэннон первый раз склеил вас в Атлетическом клубе.

— Бросил вызов, если не возражаете.

— А вы, дабы помочь ему «сохранить лицо» (ваше выражение), этот вызов приняли. Вы тогда заметили, как опытный сотрудник службы, или, может быть, сейчас вспоминаете, в баре были какие-то посторонние? Новые члены, мужчины или женщины, гости клуба? Люди, которые проявляли особый интерес к происходящему?

— Нет.

— Как мне известно, клуб является открытым заведением. Члены могут приводить гостей. Гости в присутствии члена клуба могут покупать в баре напитки. Вы со всей уверенностью заявляете, что когда Шэннон вас обхаживал…

— Бросал вызов.

— …когда Шэннон бросал вызов, никакие заинтересованные лица не прикрывали его и не наблюдали за вами? Разумеется, мы попросим клуб предоставить нам видеозапись.

— Я не заметил тогда и не вспоминаю сейчас, чтобы кто-то проявлял особый интерес к происходящему.

— Но они не стали бы это демонстрировать, будучи профессионалами, не так ли?

— В баре сидела весёлая компания, но это были знакомые мне лица. А по поводу записи можете не заморачиваться. У нас нет камеры видеонаблюдения.

У Джо от удивления округляются глаза, как у актёра на сцене.

— Как? Нет видеонаблюдения? Господи. В наше время? Это, согласитесь, странно. Серьёзное заведение, большой поток людей, денежные трансферы — и никакого видео.

— Это решение комитета.

— Вы же член комитета, не правда ли? Вы поддержали решение не устанавливать видеонаблюдение?

— Да, поддержал.

— Не потому ли, что вы, как и ваша жена, не одобряете надзорные функции государства?

— Вы не могли бы не впутывать в это мою жену? Интересно, он меня услышал? Похоже, что нет. Думает о своём.

— Почему вы его не зарегистрировали? — спрашивает он, не отрываясь от архивной коробки, лежащей у него на коленях.

— Кого не зарегистрировал?

— Эдварда Шэннона. Вашего партнёра по бадминтону, с которым вы играли раз, а иногда и два раза в неделю. Правила службы требуют информировать отдел кадров о регулярных контактах с представителями обоего пола, вне зависимости от характера деятельности. Согласно журналу Атлетического клуба вы встречались с Шэнноном регулярно не меньше четырнадцати раз. И я спрашиваю, почему вы его не зарегистрировали.

Я изображаю непринуждённую улыбку. Как положено.

— Послушайте, Джо, за прошедшие годы я встречался, наверное, с парой сотен игроков. С некоторыми из них — по двадцать, по тридцать раз. Не думаю, что вам было бы интересно читать про них про всех в моём личном деле.

— Вы приняли решение не регистрировать Шэннона?

— Я не принимал никакого решения. Мне это просто не приходило в голову.

— Тогда я слегка перефразирую, с вашего позволения. Надеюсь получить внятный ответ. Было ли это — да или нет — сознательным решением с вашей стороны не регистрировать Эдварда Шэннона в качестве вашего регулярного партнёра?

— Оппонента, если не возражаете. Нет, это не было сознательным решением.

— Как выясняется, на протяжении нескольких месяцев вы общались с идентифицированным русским шпионом, которого даже не зарегистрировали. «Мне это не приходило в голову» звучит не слишком убедительно.

— Я, чёрт побери, не знал, что он русский шпион, Джо. Как, предполагаю, не знали и вы. И его непосредственные начальники в Конторе. Или я неправ, Мэрион? Может, ваша служба с самого начала знала, что он русский шпион, но не удосужилась сообщить об этом нам?

Мой выпад пролетает мимо их ушей. Сидящие вокруг меня полукругом дорогие коллеги глазеют в свои ноутбуки или куда-то вдаль.

— А к себе домой Шэннона вы приводили, Нат? — словно невзначай спрашивает меня Джо.

— С какой стати?

— Почему нет? Неужели не хотели познакомить его с вашей женой? Такая милая радикальная дама. Я бы сказал, как раз в его вкусе.

— Моя жена — видный юрист и весьма занятой, так что у неё нет времени на тех, с кем я играю в бадминтон, — в запальчивости бросаю я. — Она не радикальная, как вы выразились, и не имеет отношения ко всей этой истории, поэтому ещё раз: прошу оставить её в покое.

— А к себе Шэннон вас приводил?

Моё терпение лопнуло.

— Мы довольствовались тем, что отсасывали друг у друга в парке, только это строго между нами, Джо. Вы это хотели от меня услышать? — Я поворачиваюсь к Браммелу. — Господи, Гай. Что происходит?

— А что не так, старина?

— Если Шэннон русский шпион… на первый взгляд это похоже на правду, согласен… то объясните мне, почему мы тут сидим, как квочки, и обсуждаем меня? Предположим, он обвёл меня вокруг пальца. Ведь так? И ещё как обвёл — обмотал и завязал бантиком. Так же как и своих непосредственных начальников и всю Контору. Почему бы не задаться вопросами: кто нашёл этого талантливого парня? Кто его завербовал? Здесь, в Германии или где-то ещё? Кто эта Мария, мелькающая тут и там, которая его якобы отшила?

Кивнув для вида, Гай Браммел продолжает допрос:

— Мрачноватый тип, да? Ваш приятель.

— Мой приятель?

— Шэннон.

— Бывает мрачным, как любой из нас. Но быстро оживляется.

— А почему такой мрачный с этой Гаммой? — недоумевает Гай. — Он потратил столько сил на то, чтобы установить контакт с русскими. Поначалу Московский центр — моё предположение — решил, что он дерьмо в проруби. И их можно понять. Потом ещё подумали и пришли к выводу, что это настоящее золотое дно. Тадзио останавливает его на улице, сообщает хорошие новости, и вскоре появляется Гамма, которая извиняется перед ним за поведение Марии и жаждет сотрудничества. Отчего ж у него такая кислая физиономия? Должен прыгать до Луны от радости. А он делает вид, будто не знает, что такое богоявление, оно же прозрение. Это как понимать? У нас сейчас прозрения на каждом шагу. Дорогу нельзя пересечь без очередного прозрения.

— Может, ему не нравится то, чем он занимается, — предполагаю я. — С его слов мне кажется, у него оставались некоторые этические надежды на Запад.

— И какое всё это имеет отношение к нашей истории?

— Я подумал: может быть, сидящий в нём пуританин решил, что пора наказать Запад. Вот и всё.

— Давайте уточним. Вы мне говорите, что Запад его разозлил, поскольку не оправдал его этических ожиданий?

— Я сказал: может быть.

— И тут он — скок, к Путину, который вообще не знает, что такое этика. Я вас правильно понял? Забавное пуританство, скажу я вам. Хоть и не считаю себя экспертом.

— Просто мелькнуло в голове. Я и сам не верю в такие побудительные причины.