Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

«Приятных впечатлений!» Что касается самих сообщений, то они не представляли собой ничего значимого – это были сообщения о погоде, о предстоящей встрече, о друзьях, с которыми Брак виделся накануне (Карко, Маноло, Макс, Этьен Террюс). На конвертах почтовые штемпели Гавра, Ла-Сьоты, Руана, Эврё, Сен-Марс-ла-Бриера, Аржантея, Орлеана, Сорга, Авиньона. В этой же архивной папке были собраны фотографии Брака, сделанные в период армейской службы. Просматривая их, я открыла для себя совершенно неожиданный мир, в котором художник предстал передо мной в форме военнослужащего 16-й роты 329-го пехотного полка. Был ли Брак первым французом, с которым по-настоящему близко сдружился Пикассо-иностранец? Кто еще, кроме Брака, позволил ему так глубоко проникнуть на французскую географическую и культурную территорию?

В 1911 году Брака повторно призвали на военную службу и командировали в лагерь в д'Увур, недалеко от Сен-Марс-ла-Бриера в департаменте Сарт, из которого художник писал Пикассо. «Приветствую! Наконец-то после двадцатичасовой тряски в поезде мы прибыли в Сен-Марс. Постараюсь приехать в Париж в воскресенье. Бог мой, только представь: несколько ближайших ночей мне придется спать на соломе!» Или: «Дорогой друг, как же тут холодно! Здесь ужасная скука. К счастью, уже во вторник мы покинем лагерь, а к среде нас отпустят. Возможно, в четверг мы будем в близлежащей деревне л'Эрмитаж. Мы здесь устраиваем концерты, некоторые неплохо поют. До скорой встречи! Ж. Брак»{383}.

Чем больше я читала, тем отчетливее понимала, что Брак и Пикассо действительно были весьма странной парой. Когда Брак рассуждал об искусстве, как, например, в письме от 6 ноября 1911 года, после первой поездки в Сере, то по большей части придерживался технических деталей. Это было так непохоже на поэтические послания Аполлинера или аналитические суждения Макса Жакоба. «Дорогой друг. У меня все по-старому. Жизнь спокойна как никогда, и я счастлив. Работа продвигается довольно хорошо. Я начал еще один натюрморт (60 см). И продолжаю работать над красивой читающей женщиной, которую, думаю, ты видел, когда я ее только начал. Я рад, что тебе понравился мой большой натюрморт, так как я не был уверен, что здесь будет получаться, как в Париже. С уважением, Ж. Б». Год спустя, в самый разгар периода папье-колле, в посланиях Брака стало еще меньше эстетической информации. «Вторник. Дорогой друг, я только что от Канвейлера. Твои картины наконец-то прибыли. Они очень красивые, особенно “Скрипка”. На мой взгляд, она прекрасна! Это очень значимая работа. Надеюсь, во время своей поездки в Сорг я тоже создам что-то подобное. Париж невозможно выносить. Эти постоянные вечеринки на бульварах приводят меня в такое состояние, что однажды я не выдержал и ввязался в драку с водителем автобуса. В настоящую драку. Но я не пострадал. Вчера я помог Максу переехать – было это довольно хлопотно. Жму твою руку. Ж. Брак!»{384}

В 1908 году в тот самый день, когда Луи Воксель кратко написал о первой выставке Брака в галерее Канвейлера, в той же газете вышла другая статья с заголовком «Покорители воздуха», посвященная первым авиаторам, американским инженерам братьям Райт.

«Ле-Ман, 13 ноября 1908 года. Уилбер Райт выиграл приз, взяв очередную высоту».

Очарованные подвигами своего соотечественника, авиатора Луи Блерио (в 1909 году перелетевшего Ла-Манш), французы в целом настороженно относились к достижениям американских инженеров Уилбера и Орвилла Райтов. Но летом 1908 года братья показали в Ле-Мане свое воздушное шоу, где продемонстрировали непревзойденное мастерство авиаторов, раз за разом описывая в небе круги на аэропланах. Вот тогда французские зрители прониклись к ним искренней симпатией.

Четыре года спустя, весной 1912 года, Брак и Пикассо были абсолютно уверены, что их искусство столь же новаторское, как авиация. Они, как и инженеры-авиаторы братья Райт, ощущали себя покорителями неосвоенных пространств и смело осуществляли самые безумные творческие идеи. «Усилия конструкторов самолета нас вдохновляли, – признавался позже Пикассо. – Когда им оказалось недостаточно одного крыла, чтобы удержать самолет в воздухе, они прикрепили к нему второе с помощью бечевки и проволоки!»{385}

В то время у всех на устах был слоган шинной компании «Мишлен», активно привлекавшей спонсоров в поддержку правительственной авиационной программы, – «Наше будущее в воздухе» (Notre avenir est dans l’air). И Пикассо этот слоган тоже был близок. Причем настолько, что художник решил применить его в своей новой работе, чуть сократив. В правом углу картины был изображен французский флаг, на котором он написал фразу Notre avenir est dans l’A с одинокой и таинственной последней буквой A. Для красно-бело-синего цвета флага Пикассо использовал самую доступную и дешевую промышленную краску «риполин» – и это тоже по тем временам было большим вызовом{386}.

В реакционной, узколобой Франции тех лет и кубистов, и братьев Райт называли шарлатанами{387}. Их считали мошенниками, обманщиками и шулерами – людьми, пользующимися простодушием обывателей, надувающими честных и беззащитных граждан. В этой стране, гордившейся богатыми традициями и «хорошим вкусом», считалось нормой обозвать художника-кубиста шарлатаном. Так его было легче и быстрее дискредитировать, используя мораль как оружие. Мало кто понимал в те времена, сколько трудов, сомнений, поисков и бессонных ночей стояло за «шарлатанством» художников-авангардистов. «Ни у Брака, ни у Пикассо не было ни воскресений, ни суббот, – вспоминал Канвейлер. – Только постоянная работа. Они работали и работали. А в пять часов встречались и приходили сюда, в мой магазин на улицу Виньон, где мы разговаривали…»{388}

С радостью, юмором и энтузиазмом Брак и Пикассо постоянно экспериментировали, используя для своей работы все, что видели – новые изображения на улицах, рекламные постеры, объявления, слоганы, этикетки, афиши… Всеми возможными способами они стремились запечатлеть на своих полотнах время, в котором жили. Они не обращали внимания на критику и насмешки. Им было все равно, если их обвиняли в том, что они используют в творчестве примитивные инструменты. Они впитывали в себя все новое. Причем их вдохновляла не только авиация, их приводил в восторг и кинематограф. «Мы слепо вступили в век без традиций. Век, который должен был сильно отличаться от других своими дурными манерами. И новое искусство – искусство простонародья – предвосхищало этот век варварства», – писал в своей автобиографической повести Сартр{389}. Этой тенденции следовали и Брак с Пикассо, без снобизма воспринимая все новые технологические открытия, включая и первые кинофильмы, снимавшиеся в основном для удовлетворения потребностей «простых людей». Эпатажные работы, которые Брак и Пикассо создавали на этом новом этапе своего сотрудничества, были полностью созвучны «горизонтальной эстетике» кино и всему тому, что разрушало традиционную систему репрезентации{390}.

Во время своих рабочих поездок