Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

мгновенно взорвалась какофонией звуков. Кто-то рыдал навзрыд, кто-то пронзительно кричал, кто-то просил пощады. Нашлись и такие, кто, не желая терпеть пытки и стремясь облегчить свою участь, пресмыкались и лебезили, изо всех сил стараясь угодить сильным. Все же, будь то в Аду или в смертном мире, гниль, что таится в человеческой природе, не изжить.

Мо Жань ловко перепрыгнул на крышу дома и в темноте легко пробрался к тому месту, от которого шел самый сильный шум. Судя по тому, что сказал ему дядюшка у лотка с вонтонами, Чу Ваньнин был схвачен совсем недавно, а значит Четвертый князь еще не видел его, и здесь его быть не должно. Но все же на душе у Мо Жаня было неспокойно. Он осторожно отодвинул несколько кусков черной черепицы и осторожно заглянул вниз.

Ему открылась будоражащая своей пошлостью картина плотских утех[111.12]. В мешанине тел его взгляд выхватил одно знакомое лицо… Жун Цзю.

В прошлой жизни Мо Жань души не чаял в этом юноше, но в ответ на его искреннюю любовь и обожание, тот замышлял отнять достигнутый им уровень совершенствования, чтобы отдать другому продажному мужчине.

Он был хитрым и хорошо знал, что такое жизнь и смерть.

Внутри этой комнаты множество людей отчаянно боролись, не желая подчиняться. Некоторые призраки в забытьи хватали ртом воздух и по привычке звали любимых людей, оставленных в мире живых. Некоторые, помня о своей репутации, плевались и ругались. Но Жун Цзю вел себя совсем иначе. Мо Жань прекрасно знал, что больше всего этот человек любил жизнь и богатство. После смерти, конечно, он не мог любить жизнь, но очень высоко ценил свою душу и вовсе не горел желанием снова страдать.

На огромной кровати, где другие «дары» сопротивлялись из последних сил и молили о пощаде, только он один, закрыв глаза, без сопротивления позволил призрачному стражнику пользовать себя. Его тело было податливо как масло, а тихие вскрики были нежны, как мурлыканье кошки.

Мо Жань посмотрел на его лицо, залитое румянцем возбуждения[111.13], и сердце сжали тиски страха.

Он подумал о Чу Ваньнине.

Если Жун Цзю был гибким, хоть на палец мотай, то Чу Ваньнин был похож на стальной клинок.

На первый взгляд может показаться, что перед тобой холодная закаленная сталь, которую не сломать. Но вот в такой непростой ситуации Жун Цзю и не будет сражаться. Он будет милым, кротким и заискивающим, если потребуется, с легкостью прогнется и подставит свой зад, чтобы в итоге при помощи мягкой силы выстроить вокруг себя нерушимую защитную стену.

А что Чу Ваньнин?

Мо Жаню не нужно было долго думать, чтобы точно сказать, что сделает этот человек. Он скорее выберет Восемнадцатый уровень Ада или предпочтет, чтобы его душа рассеялась. Разве кто-то сможет прогнуть его?

Поток воды не переломить, но стальной клинок можно сломать.

Бах!

Этот звук прокатился тревожным эхом по резиденции. Призраки внутри комнаты и человек на крыше испуганно замерли.

Побледневший Мо Жань обернулся.

Посреди двора объятая бушующим пламенем стояла та самая воительница, над душой которой надругались призрачные стражи. Слезы лились из ее глаз, в груди зияла дыра, и дух уже начал рассеиваться.

Она застыла на мгновение.

И в один миг рассеялась прахом.

Все ее три души и семь духов были уничтожены[111.14].

Призрачный страж, что убил ее, бранясь, поднялся на ноги. На лице его была рана. Скорее всего эта женщина завладела усмиряющей души плетью и отхлестала его. Призрак злобно выплюнул:

— Еб твою мать! Жалкая сука! Стала призраком, а все еще трепыхается, тьфу! Дурная баба!

Мо Жаня словно бросили в прорубь.

В этот момент ему показалось, что он увидел судьбу вовсе не какой-то незнакомой женщины. Словно кто-то свыше показал ему, какой именно выбор сделает Чу Ваньнин.

Между тем Жун Цзю по-прежнему использовал свои уникальные навыки выживания, заигрывая с развратным призрачным стражем. Как шелковая повилика[111.15], он цеплялся за того, кто мог стать его опорой[111.16], опутывая своей мягкостью, чтобы взять под контроль и поглотить его жизненные силы.

Все «дары» постепенно сдались и уступили. В воздухе так сильно воняло кровью и похотью, что к горлу подступала тошнота.

Казалось, эта порнографическая драма будет длиться бесконечно, но и она подошла к концу.

Жун Цзю на самом деле удалось привязать к себе одного из слуг Призрачного князя. Удовлетворенный стражник оделся и вместе со своими сослуживцами отправился к своему командиру регистрировать приглянувшегося ему призрака. Во временной резиденции Четвертого князя было принято, что тех, кого не выбрал господин, могли забрать к себе в дом его подчиненные.

Души, которые вошли в свиту Четвертого князя, выпадали из цикла перерождений. Под покровительством таких демонов можно было очень неплохо обустроить свой быт в Призрачном Царстве, избежав дальнейших унижений и оскорблений.

Жун Цзю был очень доволен таким поворотом судьбы.

Призрак, который решил взять его на содержание, довольно быстро вернулся обратно. Он еще раз поразвлекся с Жун Цзю, но время было позднее, и была его очередь стоять в карауле, поэтому ему пришлось уйти раньше остальных. Постепенно все демонические стражники разошлись по своим делам, оставив после себя лишь беспорядок и запустение. Разлитые остатки вина и разбитые человеческие чувства, окропив землю, медленно замерзали.

Жун Цзю томно сел на лежанке. Единственный мужчина здесь, он чувствовал себя более чем непринужденно.

Он привел в порядок свою одежду и волосы и после, взглянув на себя в бронзовое зеркало, с сожалением отметил, что после смерти его лицо выглядело несколько изможденным, утратив тот здоровый цвет, что так красил его при жизни, выгодно оттеняя полные желания прекрасные глаза под изящными дугами бровей.

Поэтому Жун Цзю, не обращая внимания на плач и стенания окружающих его дрожащих женщин, оправил одежду, надел шелковые туфли и в отличном расположении духа вышел во внутренний двор.

Цветы примулы в Призрачном Царстве были ярче, чем в смертном мире. Жун Цзю сорвал цветок и, растерев между кончиками тонких пальцев, смазал выделившимся соком губы и растер по щекам.

Каждый человек имеет свои приоритеты в жизни. Жун Цзю с рождения знал лишь горечь и страдания. Он думал, что так называемая дружба — это блажь благородных и богатых людей, рожденная исключительно от пресыщения прочими благами. Родившись нищим простолюдином[111.17] сам он уж точно не собирался беспокоиться о таких понятиях как дружба, совесть, стыд, бескорыстие и справедливость. У него никогда не было ничего,