Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2 - Павел Санаев

— В смысле?

— В прямом. Что тебе сейчас хочется больше всего?

— Ну, не знаю… покурить.

— Покурить тебе сейчас больше всего хочется? А если честно?

— Кися, ты странные вопросы задаешь! Что значит хочется? Допустим, мне хочется «Мерседес».

Раздолбай сделал движение, чтобы встать с дивана, но Кися задержала его.

— Подожди. Выполни одну мою просьбу — посиди пять минут, не двигаясь, и скажи мне честно, чего тебе больше всего хочется.

Раздолбай откинулся на диванную спинку. Больше всего ему хотелось повалить Кисю на диван и схватить ее за грудь. Признаться в этом он боялся даже себе, а Кися как будто специально провоцировала его на такой ответ.

— Давай вина выпьем, — придумал он наконец.

— Я не хочу.

— А я хочу.

— Выпей, но не верю, что ты больше всего этого хочешь.

Раздолбай плеснул себе полбокала и сделал глоток.

— Хорошо, вина ты попил. Чего тебе теперь хочется?

— А тебе?

— Того же, чего и тебе.

Раздолбая пробил холодный пот.

— Я не знаю, чего мне хочется.

— Знаешь.

— Тебя поцеловать, — сдался Раздолбай и посмотрел на Кисю взглядом пойманной в капкан мыши.

— Так чего ты ждешь?

Отступать было некуда, и Раздолбай потянулся вперед. «Я ведь ее совсем не люблю, почему же мне так приятно?» — подумал он, касаясь губами неожиданно теплых и мягких губ.

— Ты что, не умеешь целоваться? — прошептала Кися.

— Почему…

— Раскрой рот.

Раздолбай повиновался, а дальше на его затылок словно пало дурманящее покрывало. Он перестал думать, что и как он делает, и только в момент, когда его рука, скользнув под расстегнутую блузку, сжала нежное полушарие, осознал себя словно со стороны и восторженно подумал: «Ни хрена себе!»

Дурман плавал в крови, прогоняя стыд и смущение. Кися сняла с него рубашку, а он даже не вспомнил, что панически боится раздевания.

— Чего тебе теперь хочется?

— Продолжать… — пробормотал Раздолбай как во сне.

— Я скоро вернусь.

Кися поправила на плече расстегнутую блузку и вышла из комнаты. Вскоре из ванной послышался шум воды.

— Боже мой, ЭТО сейчас произойдет! — осознал Раздолбай, не столько с восторгом, сколько с ужасом. — Вот так, в первый день знакомства. С девушкой, которая мне даже не нравится!

Раздолбай часто фантазировал на тему, как и при каких обстоятельствах с ним это впервые случится. Он представлял, как обнимает любимую девушку за талию и говорит ей, что не может больше скрывать своих чувств. Она отвечает, что тоже «что-то такое испытывает». Он целует ее в губы и прижимает к себе крепче — она говорит ему «да». На этом фантазия заканчивалась, потому что мысленно делать с любимой девушкой то, что он видел в немецких фильмах, у Раздолбая не получалось — это было все равно, что фантазировать, как распить на двоих с мамой бутылку водки. Таким образом, любовных фантазий всегда выходило две — одна про первый раз с любимой девушкой, которой последнее время представлялась Диана, а вторая — про немецкое кино с собой в главной роли. Сейчас эту роль предстояло сыграть наяву, и ужас охватывал Раздолбая от мысли, какая бездна отделяет его от мускулистых дядек, кричавших: «Ja! Ja! Ich schliessen, schliessen!»[56]Эти дядьки делали свое дело с такой же виртуозностью, с какой дубасил своих недругов Брюс Ли, и если Раздолбай понимал, что на месте Брюса Ли у него не могло быть шансов, то приходилось признать, что и на месте мускулистых дядек ему тоже светило не много. Кися плескалась под душем, напевая «smooth operator», а Раздолбай трепетал так, словно вместо Брюса Ли выходил драться против четверых амбалов.

— Господи! — невольно взмолился он. — Только бы все обошлось и получилось нормально!

И тут он услышал внутри себя мысли, трезвые и рассудительные настолько, что их можно было ожидать от дяди Володи во время воспитательной беседы, но никак не от самого себя.

— Вот ты целовался с девушкой, которую видишь первый раз в жизни и которая тебе безразлична. Ты готовишься к тому, чтобы она стала твоей первой женщиной. Для чего тогда ты летал в Ригу и устраивал этот цирк с фраком? Для чего просил: «Хочу, чтобы у меня это было первый раз по настоящей любви»?

— Одно другому не мешает, — отмахнулся Раздолбай.

— Первый раз бывает один. Значит, с Дианой уже не будет. Ты больше не хочешь этого?

— Хочу, конечно! Но с Дианой неизвестно будет ли, а здесь наверняка.

— Если будет здесь, ничего не будет с Дианой.

Раздолбай не сомневался, что ведет мысленный спор сам собой, но сразу понял, что именно такой внутренний диалог подразумевал Миша, когда говорил про «голос Бога» внутри.

«Никакой это не „голос Бога“, а просто мой страх! — подумал он. — Я боюсь и сам себя отговариваю, пользуясь Дианой как поводом. У нас с ней еще ничего нет, так что изменой это считать нельзя».

— Это измена твоему чувству. Вспомни, как в электричке ты обращался с просьбой дать тебе Диану и говорил, что хочешь этого сильнее всего. Но вот подвернулся более легкий вариант, и ты уже готов отказаться.

— Можно подумать, если я откажусь сейчас, то с Дианой точно получится.

— Да.

Раздолбай оторопел. В момент, когда он услышал в себе «да», внутри появилось чувство абсолютной уверенности, что Диана действительно станет его первой девушкой. Это было не предположение, а твердое знание, как если бы он положил в карман ключи от квартиры, и на вопрос «что у тебя в кармане» уверенно отвечал бы — ключи.

— Это что… то самое, о чем говорил Миша… Дано будет? — спросил он, допустив на секунду, что обращается не сам к себе.

— Да.

Вода в ванной стихла. Раздолбай понял, что Кися вернется с минуты на минуту, и мысленно зашептал торопливо и сбивчиво, как если бы действительно улучил возможность поймать за пуговицу посланника высших сил и донести до него свои мысли, пока их контакт не прервался.

«Господи, я не смогу отказаться! Я хочу, чтобы первый раз было по любви, а не так… Очень хочу! Но я не могу больше сходить с ума, думая, когда же у меня это случится. Вот явный шанс, и у меня нет сил отказаться от него, ради того, что еще неизвестно будет ли… Господи, если ты есть и я говорю с тобой, а не со своими мыслями, сделай так, чтобы мой первый раз был с Дианой, а сейчас не надо! Но я не смогу отказаться, потому что сам не верю в то, что сейчас говорю. Мне кажется, что я говорю сам с собой из-за страха. Я боюсь это делать, и именно потому, что боюсь, я не хочу сейчас отказываться, чтобы не думать потом, что это был только страх. Господи, если я говорю с тобой, пусть сложится так, что сейчас ничего не будет, а будет потом по любви с Дианой. Если можешь мне ее дать, пусть это получится с ней, а сейчас не надо. Но я не откажусь сам, не смогу… Устрой это, как можешь!»