Гончарова и Дантес. Семейные тайны - Татьяна Маршкова

Отрицательные свойства этой загадочной личности приняли к сведению пораженные кончиной Пушкина студенты Петербургского университета, Педагогического института, Академии и прочая молодежь, порешив разгромить квартиру Геккерена-старшего, что, однако, было предупреждено принятыми Бенкендорфом полицейскими мерами. Тем не менее оставаться голландскому дипломату в России было уже неловко: он выехал вскоре после события.

В Вене его приняли сухо, а наш посол Медем не поехал на званый обед к Меттерниху, узнав, что Геккерен будет в числе приглашенных.

Чем занимался Геккерен впоследствии – неизвестно. По словам моей матери и князя П. А. Вяземского, он, закончив дипломатическую карьеру, скитался по белому свету без постоянного пристанища.

Перехожу к Геккерену-младшему, иначе Георгу Дантесу, но так же, как и об его приемном отце, не высказываю о нем субъективного заключения, а руководствуюсь имеющимися в моем распоряжении данными от лиц мне близких.

В конце первого отдела моей Семейной хроники, напечатанной в 1888 году на столбцах «Исторического Вестника» и вышедшей в 1890 г. в Москве отдельной книгой, под заглавием «Воспоминания об А. С. Пушкине», я отчасти коснулся взгляда на Дантеса-Геккерена моей покойной матери. Ныне привожу слова Ольги Сергеевны, насколько помню:

«Двадцатитрехлетний Дантес, – говорила мне она, – держать с которым поединок почти сорокалетнему отцу семейства было не стать, принадлежал к самонадеянным фатам, голова которых повинуется языку, а не наоборот. Вообразив, что никакое женское сердце против батарей его очаровательных глаз устоять не может, умом же он звезды с неба (не) хватает, он хвалился, особенно перед женщинами, что ему, подобно гоголевскому герою «Мертвых душ», довелось многое претерпеть за правду, как приверженцу французского короля Карла X, и, подобно пожилой кокетке, лез вон из кожи вербовать себе поклонниц – красивых, дурных, глупых, умных – все равно: удовлетворение чувству самообожания служило модному кавалергардскому поручику главной житейской целью. Будучи праздным с утра до вечера, бесясь, так сказать, с жиру, Дантес поступал во всем очертя голову, никогда ничего не взвешивая. Намерения разбить семейный очаг Александра Сергеевича он не имел. Правда, был далеко не равнодушен к моей невестке, но при всей своей умственной немощи не мог не видеть, что она, считая его лишь забавным собеседником да ловким танцором, не променяет на него мужа и детей, а потому и его ухаживания ограничивались хотя подчас и неуместной, но бесцельной болтовней».

Таков взгляд моей матери, сестры поэта. Привожу и противоположный взгляд младшего его брата.

По убеждению Льва Сергеевича Пушкина, модный кавалергард-щеголь действовал по отношению к Пушкину далеко не безвинно: следуя тактике, преподаваемой ему Геккереном-старшим, Дантес, хотя и не был причастен к литературе подметных писем, адресованных на имя моего дяди, но своим фатовством и систематическою назойливостью сам вызвал эту литературу; в силу же мальчишеского ухарства, самонадеянный франт, возмечтав покорить сердце супруги поэта, порешил афоризмом: чем больше препятствий, тем славнее победа.

Раздражая Пушкина плоскими остротами, возмутительным laisser aller[46] и зная веселый характер Натальи Николаевны, Геккерен-младший – он же Дантес, – воспользовавшись этим характером, надел на себя шутовскую личину не без злостного-де намерения. О ходе же своих бесед он-де докладывал своему батюшке, похваляясь, в то же время, перед врагами Пушкина, что и было этим господам на руку, в особенности тем, которых Александр Сергеевич задевал в последнее время едкими эпиграммами.

Наконец, мой дядя Лев Сергеевич рассказал моей матери, что нахальство Дантеса достигло апогея, когда, оставаясь однажды случайно с Натальей Николаевной наедине в чужом доме, не помню у кого, вынул из кармана незаряженный пистолет, и приставил его себе ко лбу с восклицанием: «Размозжу себе голову, если сделаете меня несчастным».

Тут моя тетка с испугу закричала. Явилась хозяйка с посторонними гостями, а Дантес, оповестив компанию, что хотел прелестную жену поэта попугать, стал дурачиться, забавляя публику грациозной мимикой, так что и Наталья Николаевна, оправясь от страха, не могла не расхохотаться.

«Дантесу, – говорил Лев Сергеевич, – глубокое чувство не было доступно; иначе он бы не подал пищи клеветам против той, которой пленился. Поступая как бездушный фат, Дантес точно так же эгоистически пролил и бесценную кровь великого человека: опасаясь на поединке за свое существование, он выстрелил первым, вопреки общеизвестному правилу, первым стреляет не вызывающий, а вызванный; в данном же случае вызван был не Дантес, а Пушкин, по получении Геккереном-старшим письма Александра. Стало быть, Дантес не дорожил ни добрым именем предмета своей бестолковой страсти, ни чужим спокойствием, ни спокойствием своей супруги Екатерины Николаевны, с которой повенчался за три недели до поединка. При чувстве самообожания, у Дантеса блистало отсутствием чувство самоуважения, которым и следовало ему руководствоваться в решительные минуты…»

III

Характеристика Натальи Николаевны Пушкиной. – Высокая ее нравственность. – Нелепые клеветы и опровержения их

Коснусь чистого, нравственного облика покойной моей тетки – жены поэта, Натальи Николаевны Пушкиной.

Ухаживаниям Дантеса она не придавала никакого значения. Эти ухаживания были даже предметом веселого разговора между нею и моей матерью, когда Ольга Сергеевна гостила у своего брата летом 1836 года, после кончины их матери, Надежды Осиповны Пушкиной. Нимало не подозревая о серьезном обороте дела, моя мать пишет своему отцу, Сергею Львовичу, от 6-го декабря того же года из Варшавы[47], по поводу слухов о женитьбе Дантеса на Екатерине Николаевне Гончаровой, между прочим, следующее:

«Страсть Дантеса к Nathalie, впрочем, как нельзя более платоническая и не приносящая вреда кому бы ни было, ни для кого не была тайной, что я знала хорошо, когда была в Петербурге, и часто на этот счет подтрунивала над нею». Наталья же Николаевна, говорившая Ольге Сергеевне, что Дантес забавными выходками и мертвого рассмешит, а слушать его очень весело, отнеслась шутя и к словам Пушкина, не постигая их зловещего тона, когда он ей сказал, задолго еще до получения анонимных писем: «Смотри, женка, Дантес за тобой ухаживает: вызову на дуэль, а тогда кого пожалеешь?» – «А того, кто будет убит», – отвечала Наталья Николаевна, вовсе не допуская и мысли о случившемся впоследствии. Между тем, недоброжелательницы жены поэта поставили ей в укор и этот шуточный ответ, обвиняя ее в легкомыслии и полном равнодушии к мужу.

Разговоров о его трагической смерти она избегала, но с переселением в Петербург моей матери делилась с нею горькими воспоминаниями. На одной из таких бесед – лет с лишком двадцать спустя по смерти дяди – я присутствовал и записал в мой дневник следующие слова вдовы поэта (бывшей тогда во втором замужестве за генерал-адъютантом Петром Петровичем Ланским):