Эта смертельная спираль - Эмили Сувада

– Пожалуйста, пройдите во второй шлюз.

Желудок сжимается.

– Предполагаю, это та часть, которую здесь называют «мойкой».

– Ты права, – подтверждает Леобен и подталкивает меня вперед.

Дверь с шипением захлопывается за нами, обдав напоследок холодным воздухом, а решетка под ногами начинает дрожать.

– Не хочешь меня ни о чем предупредить? – спрашиваю я.

Леобен смотрит на меня с улыбкой на лице.

– К этому не нужно готовиться, Агатта. Но, возможно, тебе стоит закрыть глаза.

Я следую его совету. И тут же слышу гул, который становится все громче, пока от него не содрогается весь коридор. Тысячи крошечных струй ледяной жидкости бьют по моему телу, а воздух наполняется резким ароматом ванили. Я задерживаю дыхание, но в рот попадает немного этой горькой жидкости, поэтому закрываю лицо руками и начинаю кашлять. Через несколько секунд гул прекращается, и я втягиваю воздух, ощущая, как жжет от него мои пазухи.

– Пожалуйста, не открывайте глаза. Второй этап почти завершен.

– Почти завершен? – шиплю я и, открыв глаза, вижу, как к нам несется воздушный вихрь.

Он напоминает горизонтальный смерч, такой сильный, что я еле удерживаюсь на ногах, поэтому Леобену приходится схватить меня за руку, чтобы удержать в вертикальном положении. Еще несколько секунд мокрые волосы бьют меня по лицу и попадают в рот. А затем над нами что-то щелкает, и ураган исчезает так же внезапно, как и появился. Третья и последняя стальная дверь открывается с шипением.

– Спасибо, – произносит механический голос. – Добро пожаловать в «Хоумстэйк».

– Теперь я понимаю, почему Дакс жаловался на воздушные шлюзы, – говорю я.

Леобен усмехается и ведет меня через дверь в другую бетонную комнату с несколькими дверями у дальней стены.

– Ты забавно выглядишь, – говорит он, встряхивая руками и разбрызгивая по стенам дезинфицирующее средство.

С его одежды стекает жидкость, но ткань, скорее всего, влагозащитная, потому что его майка выглядит сухой. Даже синие полосы под глазами не размазались, что заставляет меня задуматься, нарисованы ли они или это какой-то мастерски закодированный алгоритм пигментации. Мой рюкзак лежит на поцарапанном стальном столе вместе со снаряжением Леобена. Он надевает кобру на плечи и раскладывает по своим местам оружие.

– Готова увидеть гражданские уровни?

Я киваю, стараясь сдержать дрожь. Глаза горят, одно ухо ничего не слышит, спутанные пряди прилипли к лицу, но я готова. Последние два года меня не раз охватывал интерес, как это место выглядит изнутри. Мне очень хочется узнать, от чего оберегал меня папа.

Я натягиваю рюкзак и откидываю волосы с лица.

– Я готова, пошли.

Леобен проводит меня через одну из дверей к грузовому лифту. Он качается из стороны в сторону, стонет, а затем почти целую вечность опускается вниз. Когда он наконец вздрагивает и останавливается, я слышу шум, доносящийся из-за дверей, и почему-то у меня так сжимает грудь, что трудно дышать.

Двери открываются. И я готовлюсь увидеть бетонные стены и ряды камер.

Но оказываюсь посреди улицы.

Здесь растут цветы и деревья. И ярко-зеленая трава. Между кафе, магазинами и красивыми каменными зданиями вьются мощеные дорожки. Я понимаю, что над нами потолок и толща земли, но когда поднимаю глаза, то вижу ясное лазурное небо.

По улице прогуливаются семьи, одетые в синюю одежду – на некоторых спецодежда, а на некоторых футболки с логотипом «Картакса» спереди. В кафе, расположенном напротив лифта, люди сидят на диванах и пьют что-то похожее на кофе из белых кружек. Пока взрослые обедают, передавая друг другу тарелки с едой, дети, визжа, бегают между столиками и играют.

И теперь я понимаю, почему те, кто отправился в «Хоумстэйк», никогда отсюда не возвращались.

Это место не тюрьма для них. А чертов рай.

Леобен берет меня за локоть и выводит из лифта. Но теперь он не сжимает мою руку так сильно. Должно быть, он понял, в каком я шоке.

– Ты в порядке, Агатта?

Я молча киваю и продолжаю разглядывать людей. Мне хватает одного взгляда, чтобы понять, что никто из них не убивал ради получения иммунитета, никто не терял себя в темных глубинах гнева. Они никогда не голодали зимой и не прятались от одичалых. Они никогда не видели плачущего ребенка с синяками на коже, который через мгновение взрывался посреди улицы.

Они попали в «Хоумстэйк», как только он открылся, и все это время попивали здесь кофе и ели кексы.

Ради чего я медленно умирала изнутри? Потому что папа сказал мне так поступить? Потому что он утверждал, что «Картакс» – зло?

Вот только папка с фотографией Коула казалась мне бо́льшим злом.

По толпе разливается тишина. Головы медленно поворачиваются в нашу сторону, и вскоре уже все смотрят на меня. Я вижу ужас на их лицах. И обрывки их разговоров эхом разносятся по округе.

– Новая прибывшая, обычный ребенок.

– Посмотри, какая она худая. Не могу поверить, что она прожила на поверхности так долго.

– Интересно, что она делала, чтобы выжить.

Я прячу грязные руки в рукава, вдруг понимая, какой меня видит эта толпа. Испещренным шрамами грязным уродцем. Чудовищем. Кем-то, кто убивал, чтобы выжить, вместо того, чтобы отправиться сюда.

Почему папа просил меня держаться подальше от этого?

– Хочешь поесть или чего-нибудь еще? – спрашивает Леобен.

Я качаю головой, продолжая осматривать толпу.

– Я могла бы жить здесь, но он заставил меня пообещать держаться от этого подальше. Он никогда не пытался связаться со мной, хотя мог бы сказать…

Леобен прищуривается.

– Я убивала людей, – шепчу я дрожащим голосом. – Я не хотела этого, но он сказал… Он сказал мне держаться отсюда подальше.

– Ох, черт возьми, – бормочет Леобен и потирает рукой лицо. – Пошли, Агатта. Давай убираться отсюда.

Он обнимает меня за плечи и ведет в какое-то здание. Мы там так долго блуждаем по разным коридорам, что я совершенно теряюсь в пространстве. Лишь понимаю, что мы в каком-то жилом комплексе. Из коридора ведут белые пронумерованные воздухонепроницаемые двери. Бо́льшая часть из них закрыта, но через остальные мне удается рассмотреть, как выглядят комнаты внутри. Они крошечные, с кроватями, которые прячутся в стену, с кухонными столами, к которым прикреплены струйные варочные плиты, кое-где виднеются стопки грязной посуды. Я вижу парня примерно моего возраста, развалившегося на кресле-мешке и просматривающего фильм в VR. Когда мы проходим мимо, он фыркает от смеха, и от этого звука я вздрагиваю, как от удара.

Все, что я вижу здесь, каждое улыбающееся лицо, причиняет мне невероятную боль.