Сближение - Кристофер Прист

Я отложила все свои планы писать статью о профессоре, как оказалось, навеки. В газете разместили пространный некролог, сочиненный одним из его бывших коллег, а еще опубликовали несколько посвящений от друзей и коллег, а спустя пару дней смерть одного из величайших физиков нашей эпохи просто канула в историю.

Но в тот ужасный день скорби Тибор Тарент вручил мне большой коллаж, сделанный на основе материалов, снятых в последний вечер жизни Тийса Ритвельда. Четыре отдельные фотографии, расположенные в форме четырехугольника.

– Вы же были там, Джейн. Видели, как я снимал. Вы ведь видели, что каждый из нас делал, с того места, где стояли, да?

– Да.

– И вы видели, как он взял ту раковину, держал ее в правой руке и стоял спокойно на лужайке во время съемок?

– Верно.

Мы оба смотрели на фотографию, лежавшую на столе.

– Он не выпускал раковину из рук? Согласны?

– Да.

– Вы видели, чтобы он перекладывал раковину из одной руки в другую?

– Нет.

– Эти снимки сделаны друг за другом, между ними пара секунд. Что, черт побери, происходило?

Я ответила, что не знаю. Мы немного поговорили, а потом спустились в местный бар и распили на двоих бутылку красного вина в память о любопытном старике, с которым у нас случилось такое короткое знакомство. Мы просидели недолго, поскольку Тибору нужно было ехать на новое задание, а меня ждала работа в офисе.

Фотографии, которые Тарент сделал в тот день, остались у меня, на них профессор Ритвельд стоял в центре лужайки с красивой ракушкой в руке. Я поместила подборку из четырех снимков под стекло и повесила на стену над столом. Сама я смутно виднелась на всех четырех кадрах: слегка не в фокусе за цветущей буддлеей, наклонившейся под тяжестью пчел, но я явно стояла в доме и смотрела в окно, выходившее на лужайку.

Четыре снимка образовывали прямоугольник. В левом верхнем углу профессор держал розово-желтую раковину в правой руке. В следующем кадре старик стоял почти в такой же позе, но раковина переместилась в левую руку. На фото внизу Ритвельд держал уже две одинаковые ракушки, вытянув руки вперед. А на четвертом обе его ладони были пусты.

Только на нем старик улыбался в камеру.

Приборщик

Для Майка Торранса, рядового авиации первого класса, известного среди других членов экипажа как Ударник Торранс, вид низколетящего «Ланкастера» всегда был воплощением истинной красоты. У него и других ребят из наземного состава редко хватало времени, чтобы оглядеться, но, когда приземлялся «Ланк», механики отвлекались от работы и поднимали головы. Шум двигателей был слышен еще до того, как сам самолет появлялся в поле зрения, после бомбардировщик на близком расстоянии пролетал над сельскими угодьями Линкольншира на небольшой высоте. При приближении к летному полю на краткий миг можно было увидеть темно-зеленый и коричневый камуфляж, когда самолет выполнял разворот. Когда он заходил на посадку, слегка задрав нос для приземления, то казался черным, раскрашенным так, чтобы сливаться с ночным небом. Ночью над Германией бомбардировщик становился невидимым или по крайней мере трудноразличимым с земли.

Красота машины крылась в ее грубой и умышленно утилитарной форме. Каждая деталь тяжелого бомбардировщика выполняла свою роль, никакой обтекаемой формы, все очень лаконично. Пулеметные турели на носу, между хвостовым оперением и в верхней части фюзеляжа закрывали плексигласовые пузыри, по бокам кабины располагались наблюдательные окна, а в днище – продолговатые бомболюки. На «Ланкастере» были установлены восемь огромных моторов «Мерлин», заключенных под капоты, выкрашенные черной краской под цвет остального корпуса, а крылья с размахом более сотни футов были толстыми, имели закругленные концы и удерживали топливные баки, горючего в которых хватало на двенадцать часов при крейсерской скорости.

Внутри отсутствовали какие-либо удобства и для членов экипажа, и для Майка Торранса и других механиков, поднимавшихся на борт для обслуживания самолета. Сиденья практически голые, кабина внутри отапливалась с перерывами, а длинный узкий корпус был забит оборудованием. В нескольких местах торчали металлические зазубрины и ничем не закрытые металлические уголки. Летчики в их громоздких летных костюмах, натянутых поверх нескольких слоев шерстяной одежды, едва могли передвигаться внутри. Еще сложнее было надеть парашюты. Образ того, как люди отчаянно пытаются выкарабкаться из аварийного люка, пока подбитый «Ланк» падает на землю, возможно, объятый пламенем, преследовал техников неотступно.

Звукоизоляция отсутствовала, поэтому внутри стоял нескончаемый оглушительный рев «Мерлинов». Во время полета струи холодного воздуха просачивались через десяток щелей и отверстий. Корпус самолета был снаружи утыкан всякими датчиками, антеннами, отверстиями, люками. В «Ланкастере» все находилось на своем месте и не предпринималось попыток скрыть что-то лишнее.

Тем не менее самолет казался Торрансу красивым, он считал, что эта машина лучше всего в мире подходила для длинных перелетов через Северное море, чтобы разбомбить немецкие города к чертовой матери. Стояла весна 1943 года. Тогда им приходилось это делать.

148-я эскадрилья, бомбардировочная авиационная группа № 5 в составе ВВС Великобритании, базирующаяся в Тилби-Мур, пока еще мало была знакома с «Ланками», до Рождества здесь летали на двухмоторных стареньких «Веллингтонах». Примерно в это время к эскадрилье прикомандировали Майка Торранса после того, как он прошел курс обслуживания «Ланкастеров». Уже были проведены несколько операций по «озеленению» – так местные называли минирование узкого пролива между Данией и Швецией, чтобы препятствовать движению немецких подводных лодок в Балтику и из Балтики. Это было опасное задание – 148-я уже потеряла два бомбардировщика вместе с экипажами.

На замену с заводов поступили новые «Ланкастеры», которые перегоняли пилоты ВТС, вспомогательной транспортной службы. Они прибывали один за другим, по два-три самолета в неделю. Мало кто из механиков раньше видел новые машины вблизи до прибытия первых самолетов, хотя переподготовку проходили все.

Майкл Торранс был специалистом по приборам, которых среди рядовых ВВС называли просто приборщиками. Он отвечал за запасы кислорода на «Ланкастерах», бомбардировочные и орудийные прицелы, авиакомпас, высотомер, авиагоризонт. Фюзеляжем, мотором и шасси занималась другая бригада, членов которой называли моторщиками. А еще были оружейники, загружавшие бомбы и боеприпасы, и заправщики. Техническое обслуживание велось постоянно с момента прибытия самолета, а ремонт требовался почти сразу после первого вылета на задание.

До перевода в бомбардировочную авиацию Торранс был приписан к береговой охране, где обслуживал приборы гидропланов. Там он постоянно боролся с морской болезнью, а еще с риском уронить инструменты в море, потеряв их безвозвратно. Поэтому, после того как он переквалифицировался на «Ланков» и получил назначение в эскадрилью наземного базирования, Торранс испытал настоящее облегчение.