Медвежий ключ - Андрей Буровский

Даже порывы ветра по-другому отдавались в этом лесу; глухо, сумрачно шумела тайга, и этот шум напоминал порой то шум воды в чаще леса, то шорох бурьянов, разведенных Танькой на огороде, для своего спасения от бабки и мамки. Сырой была почва под деревьями, сплошная осклизлая глина, покрытая мхом, и даже лес шумел влажно. Капли срывались с высоких веток, несмотря на ясный день. В таком лесу взрослый мужчина, вовсе не трусливый и не новичок, захочет сначала разломить ружье, опустить в стволы по пулевому патрону и только тогда продолжить путь. Может быть, ничего и не произойдет, может быть, ты так и дойдешь до нужного тебе места, не встретив никого и ничего… Но стучит, хлопает по спине ружье крупного калибра, дремлют две смерти в стволах, а в голенище чувствуется нож. Можно спокойно идти…

Что этот лес может оказаться и опасным, Танька и так понимала, благо девица далеко не глупая… Да к тому же эти разговоры про медведей, про всяких зверей… Одно дело, слушать их дома или около деревни, а совсем другое — вот так, в лесу, глядя на то, как убегают вдаль одинаковые темные стволы и как ветер качает ветки на высоте пятнадцати-двадцати метров.

Да еще и следы на неровной поверхности старой колеи, где не только середина дороги между следами колес, сами следы колес тоже заросли травой высотой по колено. Скоро низ юбки и ноги девочки стали совершенно мокрыми, а идти к тому же было страшно — шорох леса, в нем как будто слышатся шаги… Следы — это всего лишь старые, расплывшиеся следы, но видно же — шел кто-то большой…

Ох!.. Татьяна остановилась, зажала обеими руками рот… Кто это ходит тут, в кустах, всего в двадцати шагах от Таньки?! А кто-то там ходил, шуршал травой, и кусты даже стали шевелиться от движений этого неведомого «кого-то», приближающегося сквозь кусты. Кошмар продолжался минуты три, пока незнакомец бегал за кустами взад-вперед, а потом вдруг фр-рр!!! Танька чуть не заорала от ужаса, а над кустами взлетела пестрая крупная птица, села на ветку метрах в тридцати от Таньки, склонила голову и произнесла совершенно по-куриному и с тем же идиотским выражением:

— Ко-ко-ко… Ко-о…

Перья у птицы были мелко-пестрые, солнце играло на них так, что если не знать точно, где сидит птица, найти ее было бы непросто. Тетерка еще посидела, посмотрела на Таньку и шумно вспорхнула опять, хлопая крыльями, полетела куда-то в чащу леса. Фу-у…

Но и появление тетерки доказывало — тут, в тайге, много кто может жить, и этот «кто-то» в любой момент может показаться на тропинке. А Танька шла себе и шла, уже потому, что ушла чересчур далеко и солнце уже начало садиться. Танька не успела бы вернуться до темноты, и оставалось одно — поскорее дойти до избушки.

К тому же Таньке становилось холодно; весь день она шла, забираясь все выше и выше в горы, все дальше и дальше от теплых равнин, где стоят деревни, распахана земля и пасутся коровы. Тут было холодно уже ранним вечером, задолго до первой звезды.

Хорошо, что вот и кедр с раздвоенной вершиной. Вот тропинка, еле видная в траве, ведет к поваленному кедру, из-за корня которого растет черемуха. Отсюда уже близко до поляны — вон она, виднеется впереди…

Проблема в том, что как раз теперь Танька понятия не имела, где ее искать, эту избушку. Не было ведь никакой тропинки, тем более никакой дороги, которая вела бы к избушке. Как отыскать строение, стоящее прямо среди леса?!

В отчаянии Таня стала ходить взад-вперед, буквально прочесывая лес… и вдруг увидала избушку! Сначала Танька даже испугалась — прямо посреди леса выросла серо-коричневая стена, словно что-то огромное вскинулось на дыбы прямо меж деревьев.

Татьяна еще постояла немного — очень страшно было заходить внутрь, в угольную черноту… И Танька поступила правильно: нашла подходящую палку, застучала по стене избушки, закричала тоненько, но уж как получалось:

— Эй вы! Я тут иду!

Никакого ответа, только эхо понесло Танькин крик в самую глубину темного по-вечернему леса. Таньке это очень не понравилось — кто его знает, кто может ее услышать? Но удары и крик достигли главного — никто не завозился в избушке, не подал голос, и стало не так страшно заходить. Опять спасло Таньку невежество — девочка не понимала, что как раз тот, кто захочет ее съесть, не станет шуметь и кричать, а тихонько подождет, когда добыча войдет, наклонившись в узенькую дверь…

Танька вошла… И надо отдать ей должное, девочка опять поступила правильно; ей показалось, что дом живой, что он притаился и ждет, следит, что сделает Танька. А Таньке так хотелось, чтобы ее приняли тут, чтобы можно было отдохнуть и ничего не бояться, что она поклонилась в пояс и сказала шепотом, но громко:

— Дедушка… Ты меня пусти, я ничего плохого не сделаю, ты не думай… Я тебя беречь буду, я тебя сейчас огнем согрею, и вообще… все что надо.

Неказистая речь? Может быть… Но стоило произнести ее, и Таньке тут же показалось, что дом ее понимает и готов ее к себе пустить.

Когда глаза привыкли к темноте, стало нетрудно отыскать плиту, причем в плите были дрова, а на вьюшке — коробок спичек. Не первый раз в жизни Танька растапливала печь, и скоро огонь уже пылал, разгоняя скопившуюся в избе сырость. Вот чайник, полный воды, да к тому же воды полно в кастрюльке на столе. Стол, над ним полка, а на полке — макароны и крупы, чай, соль и сахар, мука и три банки консервов. Целое богатство для Таньки!

Засветив керосиновую лампу, девочка поставила на плиту кастрюльку с водой. Пока вскипает вода, можно и осмотреть все остальное. Вот на гвоздях, вбитых в стену, висят штормовки, ватники, трико, мужские рубашки. Холод ей тоже не страшен! На нарах заботливо свернуты одеяла, даже простыни, совершенно для Таньки не нужные. На полке есть иголка и нитки, бутыль с керосином, ножи, а в сенцах — топор и колун.

Бросив крупу в кипяток, Танька вышла наружу, подышать перед сном свежим воздухом. Но то, что хорошо было в дощатом домике пастуха, обернулось странной стороной в глухой тайге: Танька вдруг обостренно поняла, что вокруг — стена леса, над зубчатой стеной светят звезды, и не дай Бог, в любой момент засветятся чьи-то глаза… Девочка побыстрее юркнула обратно в избушку, заперлась на засов, прикрыла вторую дверь, из сеней в саму избушку, обитую старыми тряпками: для тепла.

Теперь ей было хорошо и безопасно, а скоро упрела и каша. Сытая Танька еле добралась до нар — перед глазами все плыла дорога в плотной темной глине, заросшая колея, стволы кедров, темная хвоя, ветки качаются, плывут облака в синем небе… Вот только спать ей пришлось еще на животе, и девочка крепко заснула, обхватив одно одеяло вместо подушки и еле прикрывшись другим: ведь ни в простынях, ни в ночной рубашке Танька вовсе не видела необходимости.

Август 1996 года

Потом, много позже, Таньке было и смешно и страшно вспоминать, как начинала жить она в избушке. Смешно, потому что смешно ведь, когда человек ничего не умеет и не знает. Страшно, потому что чем дальше, тем лучше представляла себе Танька, как жестоко могла бы она расплатиться за то, что не знает чего-то и не умеет.