Игра в ложь - Рут Уэйр

– Давайте зарывать, – резко сказала Тея. – Где лопата?

Шлеп. Полная лопата мокрого песка обрушилась на мертвое тело. И снова: шлеп, шлеп.

Фоном служили шорох морских волн и всхлипывания Кейт. Она плакала без слез. Лишь эти звуки говорили нам, что все происходит на самом деле.

Наконец могила была засыпана. Прилив затопил наши следы, зализал рану, нанесенную нами дюнам. С изорванной клеенкой, не давая Кейт отстать, спотыкаясь и поддерживая друг друга, мы двинулись домой. Отныне нам предстояло жить с тем, что мы только что совершили.

До сих пор во сне я слышу характерные звуки и просыпаюсь словно от шороха лопаты по песку; до сих пор в голове не укладывается наш поступок. Я так отчаянно пыталась убежать от воспоминаний, я их отталкивала, топила в алкоголе, забивала ежедневными мелкими хлопотами.

Как? Это слово звенит в ушах. Как мы до этого додумались? С чего взяли, будто это правильно? Почему решили, что нашли выход для Кейт?

И главное: как жить дальше – с этими воспоминаниями, с мыслью о выборе, сделанном в панике и на глупую, пьяную голову?

Но тогда, семнадцать лет назад, в моей глупой и пьяной голове крутилось другое слово. Всю ночь мы курили, пили и плакали на диване в гостиной Кейт; мы обнимали Кейт, мы вместе с ней дождались восхода луны, приведшей прилив, который смыл все улики.

Почему?

Почему Амброуз это сделал?

Ответ мы нашли на следующее утро.

Мы планировали пробыть на мельнице до понедельника – поддержать Кейт, утешить в горе; но, едва часы, висевшие между высоких окон, пробили четыре утра, Кейт затушила сигарету и вытерла слезы.

– Возвращайтесь в школу, девочки.

– А как же ты? Кейт, мы останемся, – возразила Фатима.

– Вам нужно идти. Вы ведь не отпрашивались. И вообще, на случай, если… если…

Кейт замолчала.

Мы поняли ее без слов. Она была права, поэтому, едва забрезжил рассвет, мы, чуть живые от похмелья покинули мельницу. Наши спины и руки ныли от работы лопатой, но еще сильнее ныли сердца при взгляде на Кейт. Мы оставили ее, скорчившуюся в уголке дивана, бледную, без надежды уснуть.

Была суббота, а значит, забравшись под одеяло и отгородившись шторами от яркого утреннего света, я имела полное право не заводить будильник. По субботам к завтраку не созывали кошмарным звонком, не проверяли, в комнатах мы, на корте или где-нибудь еще. Вполне можно было не выходить из спальни до ланча, а то и вовсе самим приготовить тосты в общей гостиной – пользоваться тостером нам разрешалось, ведь мы закончили пятый класс.

Но в ту субботу поспать не вышло. Рано утром в дверь постучали, и почти сразу же послышался скрежет – это мисс Уэзерби решила воспользоваться запасным ключом. Когда она ворвалась в спальню, когда рывком отдернула шторы, мы с Фатимой под красными войлочными одеялами зажмурились, недоуменно заморгали.

Мисс Уэзерби ничего не сказала. Но ничего и не укрылось от ее зоркого глаза – ни джинсы, все в сыром песке, брошенные мною на стул, ни сандалии с пластами глины, ни наши «усы» от красного вина, ни запах перезрелой вишни, выдававший жестокое похмелье двух девчонок, сочившийся, казалось, даже из их пор…

Фатима, щурясь от яркого света, попыталась сесть в постели, собрать волосы. Я переводила взгляд с нее на мисс Уэзерби. Чутье говорило: «Все очень плохо» – и сердце поднималось прямо к горлу.

– Что случилось? – спросила Фатима.

Голос на последнем слоге дрогнул. Осознание ситуации пришло к Фатиме в тот же миг, что и ко мне. Мисс Уэзерби покачала головой и бросила:

– Жду вас в кабинете через десять минут.

Развернулась по-военному и вышла из спальни, оставив нас с Фатимой одних – перепуганных, не смеющих озвучить свои страхи.

Оделись мы за рекордное время, хотя пальцы, застегивая блузку, дрожали от страха и похмелья. На душ не было ни минуты, но мы успели умыться и почистить зубы. Я вдобавок пыталась замаскировать гнусный сигаретный запах – остервенело орудовала зубной щеткой, сдерживая позывы на рвоту.

Наконец мы закрыли за собой дверь спальни. Казалось, на сборы ушла целая вечность. Сердце у меня так сильно колотилось, что я не расслышала шагов по винтовой лестнице. А это спешила вниз Тея – бледная, с обгрызенными до мяса ногтями.

– Уэзерби, да? – спросила она.

Фатима кивнула. Ее глаза наполнились слезами.

– Что будем го… – начала Тея.

Но мы успели спуститься, и на нас таращились на ходу первоклашки, которые шли куда-то парами. Наверное, недоумевали, почему мы такие бледные, почему у нас трясутся руки.

Фатима покачала головой – дескать, тише – и мы поспешили в главный холл, и с последним ударом часов достигли кабинета мисс Уэзерби. Часы показывали ровно девять.

«Нужно придумать легенду», – мелькнуло у меня. Увы, было поздно. Мы не успели постучаться в кабинет, но прошло как раз десять минут, отведенных нам мисс Уэзерби. Из-за двери слышался шум – мисс Уэзерби складывала канцелярские принадлежности, двигала стул…

Мои руки совсем заледенели, меня сильно трясло. Покосившись на Фатиму, я поняла: ее вот-вот вывернет. Или она лишится чувств.

У Теи, наоборот, вид был воинственный – как перед битвой.

– Отвечайте односложно, – зашептала Тея.

Изнутри взялись за дверную ручку.

– Только «да» или «нет». Никаких подробностей. Мы ничего не знаем про Ам…

Тут дверь распахнулась, и нас загнали в кабинет.

– Ну?

Одно-единственное слово, а какой подтекст! Мы втроем сидели напротив мисс Уэзерби, я краснела – не от стыда, но от чувства, похожего на стыд. Справа от меня Тея, мертвенно бледная, смотрела в окно со скучающим видом, словно ее вызвали для обсуждения утерянных хоккейных клюшек и новых бейджиков. Но пальцы Теи, прикрытые длинными рукавами рубашки, нещадно терзали сухую кутикулу.

Фатима даже не пыталась изобразить спокойствие. Взгляд у нее был затравленный, она сидела на самом краешке стула, словно пыталась сжаться до микроскопических размеров. Словом, Фатима являла собой яркую иллюстрацию моего внутреннего состояния. Волосы все время падали ей на лицо – казалось, Фатима за этой завесой прячет страх. Она их вовсе не поднимала, смотрела строго на свои коленки.

– Ну? – повторила мисс Уэзерби, и на сей раз в голосе послышался гнев. Рука мисс Уэзерби застыла над стопкой каких-то бумаг, словно брезгуя к ним прикоснуться.

Я покосилась на Тею, потом на Фатиму. Обе молчали, поэтому я сглотнула и начала:

– Мы… мы не сделали ничего такого…

На последнем слове голос меня подвел – потому что это была ложь. Мы сделали, только, кажется, мисс Уэзерби обнаружила за нами совсем другую провинность.