Веселая наука - Фридрих Вильгельм Ницше

поселившемуся в их душе: его еще надо убедить и уговорить, для этого надо быть почти что гением. Этих никогда не обвинишь в самодовольстве, скорее в чрезмерном «самонедовольстве».

285

Excelsior![32] Ты больше никогда не будешь молиться, ты больше никогда не будешь поклоняться, не узнаешь больше отдохновения в бесконечном доверии – ты от всего откажешься и не сможешь более остановиться перед высшей мудростью, высшим добром, высшей силой и дать волю своим мыслям – и не будет у тебя того, кто неусыпно охранял бы тебя, – друга, что разделил бы с тобою твои семь одиночеств, – и не откроется твоему взору высокая гора, вершина которой сокрыта под шапкою белого снега, а в недрах пылает огнем каменное сердце, – и нет на свете того, кто воздал бы тебе должное, нет того, кто открыл бы высшую тайну – как улучшить сей мир, – и нет больше разумного смысла в том, что происходит, и нет любви в том, что ждет тебя впереди, – и нет твоему мятущемуся сердцу приюта, где оно обрело бы покой, где не нужно ничего искать, а только находить, – ты гонишь от себя даже призрачную надежду на мир, ты противишься миру, ты хочешь, чтобы война и мир свершали свой извечный круговорот, – ты, обрекший себя на лишения, неужели ты хочешь отринуть все? Кто даст тебе силы на это? Нет такого человека на свете, у кого бы достало на это сил! Есть озеро, которое в один прекрасный день, устав от своего течения, решило перекрыть его и воздвигло плотину у истока ручья, по которому прежде стекала вода; с тех пор стало оно подниматься все выше и выше; быть может, и это отречение даст нам силу, которая будет питать отречение, дабы оно само себя вынесло; и, может быть, тогда человек начнет возвышаться и будет возноситься все выше и выше, туда, где уже невозможно будет излиться в Боге.

286

Реплика. Перед вами открылись надежды; но разве сумеете вы здесь хоть что-нибудь увидеть и услышать, если ваши собственные души никогда не знали пламенного блеска, яркого пламени и мягких сумерек утренней зари? Я могу лишь напомнить – большего я не могу! Ворочать глыбы, обращать животных в людей – этого вы ждете от меня? Нет уж, если вы еще глыбы и звери – то найдите сначала себе Орфея!

287

Желание быть слепым. «Мои мысли, – сказал странник, обращаясь к своей тени, – должны подсказывать мне, где я стою; но пусть они держат в секрете, куда я иду. Я люблю пребывать в неведении относительно будущего и не хочу погибнуть от нетерпения и предвкушения обещанных событий».

288

Высокие настроения. Мне кажется, что большинство людей вообще не верит в высокие настроения, допуская лишь короткие возвышенные мгновения, – самое большее, что они могут себе представить, – минут пятнадцать высокого парения, – сюда, конечно, не относятся те люди, которые на собственном опыте знают, что высокое чувство может быть весьма продолжительным, но найти человека одного-единственного высокого чувства, воплощение всеобъемлющего высокого настроения – это было до сих пор только мечтой и пленительной возможностью: история не знает достоверных примеров сему. И все же она могла бы однажды произвести на свет таких людей – если удастся создать и подготовить тысячу благоприятных условий и предпосылок, которые сейчас даже самый счастливый случай не в силах сплести воедино. И быть может, для этих будущих душ привычным станет состояние, почти неведомое нашим душам, каждое проявление которого воспринималось как чудовищное исключение, наводящее ужас: состояние непрерывного движения – подъема и спуска, от высот к глубинам, и чувствование этой высоты и глубины, рождающее чувства высокие и глубокие, как бы постоянное восхождение по лестнице и одновременно парение в заоблачных высотах, в объятиях мягких, убаюкивающих облаков.

289

По кораблям! Если задуматься над тем, как действует на каждого отдельного человека философское оправдание его образа жизни и образа мыслей – оно действует как солнце, несущее тепло, дарующее благословение, питающее живительными соками, сияющее только для него, солнце, которое делает всякого равнодушным к похвале и порицанию и научает быть довольным собой, и каждый, чувствуя себя богатым, расточает счастье и благожелательность; солнце, всякое зло обращающее в добро, солнце, благотворное влияние которого заставляет все силы цвести и созревать и не дает, чтобы их душили сорняки печали и тоски, – то трудно удержаться, чтобы не воскликнуть: о, как хорошо бы завести побольше таких солнц! И всякий человек, злой ли, несчастный, исключительный, – должен иметь свою философию, свое личное право, свой солнечный свет! Не надо сострадания в обхождении с ними! – нам надо отучиться постоянно задирать нос, невзирая на то, что человечество до сих пор как раз весьма усердно занималось развитием и закреплением этой привычки, – и воздержимся от того, чтобы приводить к ним святых отцов для исповеди, очищения души и отпущения грехов. Нет, это все не нужно! Нужна новая справедливость! Новые требования! И новая философия! Мораль – это та же земля, это тот же шар! У нее – свои антиподы! Но и антиподы имеют право на существование! Несомненно, можно открыть иной мир – и даже не один! Итак, по кораблям, господа философы!

290

Нужно только одно. Умение «придать стиль» своему характеру – великое и редкое искусство! Им владеет тот, кто, хорошо зная все сильные и слабые стороны, данные ему природой, умеет подчинить их своим творческим замыслам, так что каждая из них уже сама по себе станет высшим воплощением искусства и разума и даже недостатки будут радовать взор: вот тут природа недоработала – прибавим побольше всяких мелочей, а тут она перестаралась – нам этого добра не нужно; сие занятие требует сноровки и неустанного труда. Здесь притаилось какое-то уродство, улизнувшее от руки мастера, а там – его уж не узнать, оно умело прикинулось возвышенным. А сколько еще смутного, неясного, ускользающего от всяких строгих форм хранится в запасе, того, что использовалось время от времени как средство, влекущее в бескрайние просторы неизведанного. И вот, когда шедевр готов, становится ясным, что и здесь рукою мастера водил всесильный вкус, который был полновластным хозяином во всем – в большом и в малом – и сам определял, какую нужно выбрать форму; и не так уж важно, как представляется многим, каким был этот вкус – хорошим или плохим, – главное, что это вкус! Найдутся сильные, властолюбивые натуры, которые и в этом принуждении, и в этой несвободе, и в этой замкнутой завершенности, подчиненной собственным законам, сумеют обрести высшее наслаждение; страстность их