Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

львами. Обожал пирушки и эксцентричные выходки, которые очень способствовали его популярности. Имели место и обильные возлияния, даже если винные пары и не окутывали его так плотно, как настаивал оратор, без конца пересказывавший и преувеличивавший сплетни о бесчинствах Антония. То утро, когда Антоний в сенате открыл рот, чтобы высказаться, а вместо этого его стошнило остатками свадебного торжества, Цицерон точно никогда не даст ему забыть. С тех пор Антоний становится «рыгающим дикарем», который может лишь «блевать, а не говорить» [78]. И которому не нужно ничего, кроме как наводнить Рим актерами, игроками, сутенерами. Об этом Цицерон может рассуждать не уставая. Как сам же он признавал задолго до того: «Обвинять в распущенности легко. Дня не хватило бы мне, если бы я попытался изложить все то, что можно сказать по этому поводу; о совращениях, о блудодеяниях, о наглости, о расточительности можно говорить без конца»[86] [79]. Теперь он доказывает это на примере Марка Антония.

В продолжающейся перебранке возникли две новые темы. Октавиан прошел неизбежный путь: из «мальчишки» он превратился в «моего юного друга», потом стал «этим феноменальным юношей» и, наконец, дорос до «посланного нам небесами молодого человека», последней надежды Рима. Кроме того, как мерещилось Цицерону, у Антония появился соучастник. По крупицам собирая самые малые улики, слухи и недомолвки, Цицерон начал так же яростно нападать на Фульвию, три года как состоявшую в браке с его врагом. Она на равных участвовала в раздаче должностей, продаже провинций с аукциона и присвоении государственных средств, не сомневался Цицерон. Он клеймил ее за жадность, амбиции, жестокость и вероломство. Он обвинял Антония в самом тяжком грехе, который только мог совершить друг и соратник Цезаря: по словам Цицерона, Марк Антоний «легче бы подчинился какой-нибудь бабе с кнутом, чем сенату и народу Рима» [80]. Своими нападками в духе «осталась ли у тебя хоть капля благопристойности?» Цицерон оказал неоценимую услугу Октавиану, который в будущем воспользуется каждой его строчкой, причем без всяких ссылок на лучшего «писателя-невидимку» в истории.

К ноябрю 43 года до н. э. Октавиану и Антонию ничего не оставалось, кроме как объединиться. Зимой (после того как Кассий решил не нападать на Клеопатру) Брут и Кассий соединили свои армии на восточном побережье Эгейского моря. Заговорщики были хорошо вооружены и хорошо финансировались. Приняв неизбежное, Антоний и Октавиан перешагнули через взаимную антипатию и заключили формальный союз, в который включили также Лепида, командовавшего весьма решительной армией. В конце месяца они встретились на маленьком островке в центре сегодняшней Болоньи «с целью сменить вражду на дружбу» [81]. Они обыскали друг друга на предмет спрятанного оружия и сели за стол переговоров на виду у своих войск. Два дня с утра до ночи шли обсуждения. В конце второго дня три вождя заключили договор, в котором сами себя назначили диктаторами на пятилетний срок и поделили между собой империю. Все трое поклялись соблюдать условия и пожали руки, солдаты их армий радостно приветствовали друг друга. Договор – потом его назовут вторым триумвиратом – вступал в силу в январе 42 года до н. э. Клеопатра могла выдохнуть с облегчением. Теперь у Октавиана с Антонием появлялся шанс. А ей было не одолеть объединенные силы Брута и Кассия, которые вряд ли проявили бы милосердие к союзнице Цезаря, да еще и правившей вместе с его сыном.

На повестке у новых триумвиров стоял и животрепещущий денежный вопрос. Все деньги крутились в Азии – и оттуда свободно текли в карманы заговорщиков. Казна в Риме оставалась пустой. Тут неизбежно возникала скользкая тема личных врагов. Троица удалилась, чтобы без свидетелей составить список. Конечно, не обошлось без торга – предлагалось обменять «самых верных их друзей на самых заклятых их врагов» [82]. Так, например, Антоний пожертвовал любимым дядюшкой ради «лицензии на убийство» Цицерона. Лепид сдал брата. Особенно мало было шансов на выживание у обладателей приличных состояний. «Одни за другими вносились в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине выдающегося богатства», – рассказывает Аппиан. Триумвиры поодиночке ринулись со своими войсками в Рим и открыли сезон «охоты на ведьм». «Весь город, – сообщает Дион, – наполнился трупами» [83], которые часто оставляли на улицах, где их оскверняли собаки и птицы, или бросали в реку. Некоторые люди из проскрипционных списков прятались в скважинах или канализационных люках, некоторые – в каминах[87].

Отбросив разнообразные планы побега, Цицерон 7 декабря 43 года до н. э. остался на своей загородной вилле, к югу от Рима. Когда он прилег отдохнуть, в окно влетела ворона и начала клевать покрывало. Рабы сочли это знамением грядущей беды и стали умолять хозяина разрешить им отнести его к морю, а там – спрятать в густом лесу. Он неохотно залез в паланкин с книжкой Еврипида в руках. Через несколько минут в дом вломился центурион, получил необходимую информацию и бросился вслед за беглецами. Цицерон велел рабам опустить паланкин: он хотел посмотреть в глаза палачу. Великий человек был не ухожен и изнурен, «с иссушенным мучительной заботою лицом» [84]. Он вытянул шею и склонил голову, чтобы ее легче было отрубить, особенно если за дело возьмется новичок. В итоге палач справился с работой. По приказу Антония от тела также отсекли и руки, написавшие филиппики [85]. Их отправили в Рим и выставили на Форуме, на обозрение публики. Говорили, что Фульвия – давний личный враг Цицерона – сначала плюнула на его голову, а потом колола булавкой его язык. В конце концов жизни лишились две тысячи известных римлян, в том числе третья часть сената. Триумвиры остались в Риме с сорока тремя легионами, без оппозиции и без средств: проскрипции не принесли ожидаемых доходов.

Через десять месяцев армии Кассия и Брута сошлись с армиями Антония и Октавиана около Филиппы, на широкой равнине в Восточной Македонии. Последовали две битвы невиданного ранее масштаба и невероятного значения. Одна сторона хотела привести Рим к автократии, другая все еще боролась за республику. Положение осложнялось тем, что обе они были хорошо оснащены и одинаково подготовлены. Нелегко победить врага, который говорит на одном с тобой языке, владеет той же тактикой боя и тренировался ровно так же, как ты. Больше 100 000 мужчин столкнулись в жестокой рукопашной в удушливых облаках пыли, бились мечами и голыми руками, сталкивались щитами, издавали страшные предсмертные хрипы – жертв с обеих сторон было ужасающее количество. После второго боя Октавиан и Антоний