Ледобой. Круг - Азамат Козаев

– За князя сделал грязную работу…

– Работа грязная, зато сделана чище некуда…

– Не думаю, что князя по-настоящему озаботит ночное происшествие, – подвел итог Крапивник. – Тем более что раньше ничего похожего и близко не было. Остолопы не на того напали.

– И тем не менее воевода и князь узнают все сегодня же. – Клагерт решительно встал. – По коням, парни!

– A с этими как же? – Молодой дружинный легко пнул тело Брюха носком сапога.

– А никак! – усмехнулся десятник. – Много чести для душегубов. Нечего землю поганить, как бы гадость на этом месте не выросла.

Верна через силу улыбнулась, несмотря на давящую дурноту. Сивый тоже не стал бы прятать трупы от острых клыков и клювов. Побросал бы, где упали, и все дела. Человека упокоил бы, нелюдя оставил зверью.

– А ты, оторва, – беззлобно начал десятник, повернувшись к Верне, – находи поскорее своих да не шастай одна по городам и селам. Хоть и меч при тебе, вон какие дела творятся. Не всегда за рукоять схватишься, голову снесут, сама не заметишь! Ты гляди, хорошенько гляди! Хорошо бы на всю жизнь запомнила! Может быть, парней в охрану дам? Тебе куда?

Махнула рукой. Выходила неспешная езда по редколесью, прямиком на восток-полдень, через повалки и буераки. Туда утянулись три тонкие красные нити, невидимые прочему люду, а сколь долго придется догонять – узнать бы у кого-нибудь…

– Сама доеду. Никого грабить не собираюсь, потому и останусь цела.

– Пошли! – рявкнул Клагерт и сам первый придал буланого пятками.

Верна задумчиво проводила взглядом разъезд, цепью растянувшийся на узкой тропке, и развернула Губчика в противоположную сторону. Тяжелой выйдет дорога – вон, едва тронулась, нашла кровь на пути. То ли еще будет?

Жеребец, косясь на трупы и всхрапывая, скорой рысью промчался мимо злополучного места, нырнул в заросли, и обоих – гнедого и всадницу – поглотил густой лес. Через какое-то время стало тихо, даже птицы не тревожили покой жуткой поляны, и на открытое место, будто из ниоткуда, выехал всадник. Равнодушно оглядел следы побоища, развернул коня в сторону, куда немногим раньше умчалась Верна, и неторопливо затрусил следом.

Трудно пришлось вначале, лес как будто ощетинился и сделался точно собака, которую погладили против шерсти. Ветви отчаянно цепляли, норовили разодрать лицо, и бывшая жена готова была поклясться в том, что сучья, ровно когтистые лапы, хищно вытянулись к ним с Губчиком.

– Что же ты неласков, Лесной Хозяин, – хрипела Верна, прикрываясь руками и мотая головой, словно деревянный болванчик, какие делают мастера игрушечных дел. – Неужели обидела чем-то или показалась непочтительной? Лес не жгла, птице и зверью разора не чинила, отчего ты неприветлив, ровно бирюк?

Хоть надевай полный воинский доспех и под броней прячься от многоруких деревьев, что норовят с коня сбросить и глаз лишить. Как же Сивый здесь проехал или ехалось Безроду не в пример легче? Впрочем, с него станется, проедет и не заметит, что шкуру попортили. Глазом не моргнет.

– А я бедовая! – крикнула во все горло. – Все равно найду! И лучше, Лесной Хозяин, по-хорошему пусти! Надо будет – напролом пойду, меч затуплю, а дорожку прорублю!

Но лишь птицы смеялись высоко над головой, там, где синело вольное небо и откуда сущий мир казался пребывавший внизу, плоским, ровно блин.

Ночевала кое-как. Плюнула на все и упала с коня на мягкий мох там, где кончились силы. За полдня извертелась в седле так, что мало штаны в дыру не просадила, а тело ныло, будто целый день постигала воинскую науку воеводы Пыряя на отчем берегу. Тот, бывало, раскручивал чучело – полое бревно с четырьмя «руками», насаженное на шест, только успевай гнуться в поясе и уходить от чувствительных ударов дубовых кулаков. Даже стонала во сне, пряча под себя руки и ноги.

Уж до того не хотелось поутру садиться в седло, что едва не прокляла в голос все и всех на белом свете и в первую очередь себя. Хорошо, сдержалась. Услышал бы Лесной Хозяин причитания, что еще учудил бы? Но Губчика повела в поводу, пусть хоть жеребец отдохнет.

– Найду Безрода, повешу меч на стену! – отчаянно шептала себе под нос. – Надоело! Наелась меча до тошноты. Каждому свое. Пусть Сивый оружием балуется, ему на роду написано под броней ходить! Отчего-то последнее время ухват и метла кажутся мне ближе, чем клинок и кольчуга.

День и ночь не ела, шла налегке, ровно скороход. Припасов не осталось, а лук… что лук? Баба и лук не больно-то вяжутся. Чтобы далеко отпустить стрелу, силища нужна неимоверная, и хоть боги силой не обидели, но лук растягивать… пусть Сивый стреляет, ему раз плюнуть. К исходу второго дня Лесной Хозяин, должно быть, подобрел, основательно проредил лес, а на третий выпустил на дорогу. Какое-то время Верна невидяще смотрела на тропу, и лишь нетерпеливое ржание Губчика сподвигло ее на шаг вперед.

– Выбрались! – облегченно прошептала и скакнула в седло. Два дня воздержания от еды сказались куда как благотворно – в теле обнаружились необъяснимые пустота и легкость. Прыгнула в седло без малейшего усилия, будто взмыл в воздух бычий пузырь, полный горячим воздухом. – Пошли, милый, вперед!

Наверное, бог домашнего очага смилостивился, кто еще столь благосклонен к непутевым дурам, сбившим белые ножки в поиске собственного дома? Стоило закрыть глаза, мир будто въяве терял яркость, из него вымывало краски, словно прошелся всемогущий дождь, и только три нити, сотканные из клубов красного дымка, одни пламенели в поблекшей Вселенной.

К концу дня Верна вышла к небольшому поселению, живому исключительно благодаря дороге. Собственно, не было бы дороги, как знать, встал бы поселок? Харчевня с банькой, кузница, обшивайка, постирайка, конюшня и даже небольшая сыроваренка. Отчаянно захотелось поставить Губчика в стойло, а самой завалиться на ровное ложе, закинуть ноги на стену, выше головы, и чтобы не будили целый день.

– Доброго здоровья хозяевам! – Верна толкнула дверь на затейливых черненых петлях и прошла внутрь. Кто бы ни ставил харчевню, он определенно знал толк в том, как дать усталому путнику почувствовать себя дома. Уютную светелку что-то неуловимое делало похожей на все светлицы разом. Может быть, горящий очаг, сложенный прямо посередине харчевни и открытый на все четыре стороны, может быть, неохватные дубовые балки под потолком, может быть, волоковые оконца, теперь, в это светлое время, распахнутые настежь. А может быть, старик, мирно сопящий на лавке у огня, ведь только ребенок и старик делают дом по-настоящему домом. Седовласый путник забрался на лавку с ногами и мирно посапывал, подложив под голову руки, сложенные лодочкой.

– И тебе не хворать, дева-воительница! – Хозяин будто знал Верну всю жизнь, встретил как родную. Ничуть не удивился.

– Есть, пить, спать! – выдохнула Верна. – Там…

– У коновязи стоит конь, – с полуслова подхватил хозяин и понятливо кивнул. – Его расседлать, напоить, задать овса. Сделаем.

Пока добрый малый распоряжался касательно места в конюшне, угла для хозяйки жеребца и ужина, Верна осмотрелась. Не велика изба и не мала, не пуста, не полна, не темна, не светла, а так – половинка на серединку. Четыре стены, четыре оконца, под каждым стол, еще по столу раскорячилось в углах, итого восемь. Закатное солнце оголтело замалинило горницу, по счастью стол у западного окна пустовал, и на гладко тесанных досках весело отливали багрянцем рушник и молочный кувшин. Верна рухнула на скамью, точно ровно подрубленная, по ногам растеклась блаженная истома, и той ленной благостью мало голову не снесло. Едва не заснула.