Марианна в огненном венке. Книга 1 - Жюльетта Бенцони

— Я спрашиваю себя о том же. Он должен знать, что это только тупик… Видимо, у него нет выбора. Либо это, либо тюрьма и потеря корабля. Но я думаю, что он надеется оторваться от своры Максвела, а потом снова попытается уйти, когда ветер будет попутный.

— Я тоже так думаю. Тем не менее, будь я на его месте, я спустил бы этот американский флаг, пожалуй, слишком вызывающий. С ним он рискует попасть под огонь пушек Румели — Гиссар…

«Волшебница» теперь неслась по ветру, и стало ясно, что расстояние между ее кормой и противником не только сохраняется, но и увеличивается. Очевидно, ей теперь угрожала только новая опасность в виде охранявшей пролив старой крепости…

— Ба! — сказал Латур-Мобур, снова откладывая свою трубу. — Может быть, он и выберется из этого…

А теперь, мой дорогой друг, скажите мне, где вы проводили время и какой милости судьбы обязан я, неожиданно встретив вас на моей колокольне?

Но вопрос бедного посла надолго остался без ответа, так как Жоливаль с торопливым поклоном и «извините меня, мой дорогой…» устремился к лестнице и скатился по ней с риском сломать шею. Бросившись к амбразуре, Латур-Мобур так резко высунулся наружу, что едва не свалился вниз.

— Эй-эй! Но куда же вы? — закричал он. — Подождите меня, черт возьми! Я спускаюсь…

Он мог кричать до бесконечности. Жоливаль не слышал его. Перебежав двор со скоростью, на какую были способны его ноги, он едва не сшиб почтенного Конана, который собирался спросить, как ему молилось, чуть не сорвал тяжелую дверь и бросился по крутому спуску к платанам, где отвязал одну из лошадей, крикнув проходившему с пустой корзиной на спине носильщику:

— Отведи этих лошадей во французское посольство и скажи, что они господина Жоливаля. Вот, на, и там еще получишь столько.

Большая серебряная монета сверкнула в воздухе и прилипла к грязной руке малого, который сразу же приступил к выполнению задания, торопясь удвоить нежданную прибыль. Тем временем Жоливаль, пришпоривая лошадь, с максимальной скоростью взбирался по крутому берегу, который вел к дороге в Бюйюкдере, чтобы поскорее добраться до дворца Хюмайунабад. Необходимо узнать, как Язон пройдет под пушками старого форта, и особенно предупредить Марианну. Если она случайно увидит бриг, поднимающийся по Босфору вместо того, чтобы спускаться, будет от чего потерять голову…

Прибыв после безумной гонки в Бебек, он удивился спокойствию, царившему возле жилища Турхан-бея.

Обычно у главного входа было оживленно: сюда сходились курьеры с новостями, занятые своими делами слуги буквально летали. Но в это утро ничего подобного не было.

Мирно сидя на волосяной подушке, капиджи курил кальян в окружении кучки конюхов, которые говорили все сразу. Все-таки они поприветствовали Жоливаля, и один из них согласился утрудить себя, подхватив поводья, брошенные нетерпеливой рукой виконта.

Внутри он встретил то же самое: слуги, объединившись в небольшие группы, разговаривали между собой, а в саду бостанджи — садовники, — сидя на тачках или опершись о заступы, также обсуждали, похоже, очень интересные вопросы. Что касается Османа, управляющего Хюмайунабадом, его нигде не было видно…

«Может быть, они устроили стачку?»— с раздражением подумал Жоливаль, удивленный этой западной редкостью, внедрившейся в такой прочный феодальный мир, как османский. Но если стачка имела место, эта проблема касалась Турхан-бея, а у виконта было и без того много дел.

Он отправился на поиски донны Лавинии, чтобы узнать, проснулась ли Марианна и можно ли к ней войти. Но он напрасно стучал в дверь экономки, никто не откликнулся. В том, что донна Лавиния не у себя, не было еще ничего тревожного. Без сомнения, она находилась возле своей хозяйки или же занималась с малышом.

Словно предчувствуя что-то, Жоливаль осторожно приоткрыл дверь детской и заглянул внутрь.

То, что он увидел, заставило его нахмурить брови, потому что тщательно прибранная комната не только имела нежилой вид, но из нее исчезла колыбель младенца…

Все больше приходя в волнение, Аркадиус, не теряя времени на обход по крытой галерее, бросился по коридору, соединявшему комнаты экономки и ее хозяйки, и как пушечное ядро ворвался к Марианне.

Молодая женщина с распущенными по плечам волосами стояла в ночной рубашке до пят, придававшей ей вид белой дамы из шотландских легенд, посреди комнаты, прижимая к груди что — то похожее на лист бумаги.

Из ее широко открытых и странно неподвижных глаз на грудь стекали ручейками слезы, но не слышалось ни единого рыдания. Она плакала, как плачет источник, но с безнадежностью, пронзившей сердце ее старого друга.

А под миниатюрными пальцами ее голых ног что-то сверкало, что-то зеленое, похожее на тонкую сказочную змею.

Она до такой степени напоминала скорбящую мадонну, что Жоливаль ощутил приближение катастрофы.

Очень тихо, даже затаив дыхание, он приблизился к дрожащей молодой женщине.

— Марианна! — прошептал он, словно боясь, что звук его голоса только усугубит ее страдание. — Дитя мое… что с вами?

Не отвечая, она протянула ему бумагу, которую прижимала к себе.

— Читайте! — сказала она только.

Машинально расправив лист, Жоливаль поднес его к глазам и увидел, что это было письмо.

«Сударыня, — писал князь Сант'Анна, — так же, как сегодня вечером, когда мне помешали, я с благодарностью воздаю должное великолепному способу, каким вы исполнили часть соглашения, связывавшего вас со мной, и я никогда не смогу выразить ту глубокую признательность, которую храню к вашей особе. Теперь мне надлежит сдержать и свои обещания…

Я уже сказал вам, вы свободны… полностью свободны и останетесь свободной и дальше, когда вы пожелаете отправиться во Флоренцию, где мои доверенные, мадам Ломбарди и мадам Фоско Грацелли, получат необходимые распоряжения, чтобы как можно лучше исполнить все ваши желания.

Сегодня вечером я забираю с собой сына, чтобы больше не навязывать вам соседство, которое, как мне сказали, для вас еще более тягостно, чем я мог предположить. Вдали от него и от меня вы гораздо быстрей восстановите здоровье и скоро забудете — я могу только желать этого — то, что с годами станет, может быть, просто неприятным инцидентом, память о котором мало-помалу сгладится.

Если все-таки… получится иначе, если однажды у вас появится желание увидеть того, кому вы только что дали жизнь, знайте, что ничто, никто и никогда не сможет лишить вас права быть его матерью… матерью, память о которой будет в нем поддерживаться. Но когда вы, сударыня, примете другое имя, вы по-прежнему останетесь в сердце ребенка княгиней Сант'Анна, так же, как и в памяти того, который желает навсегда остаться вашим другом, вашим супругом перед Богом и вашим покорным слугой. Коррадо, князь Сант'Анна».

Закончив чтение, Жоливаль поднял глаза на Марианну. Она по-прежнему стояла на том же месте с видом страдающей сомнамбулы. Когда он увидел ее, обратившуюся в статую горя, он сразу подумал, что причиной тому отъезд Язона, а дело-то оказалось в другом: пробудившаяся материнская любовь требовательно заявила свои права. Эти слезы вызваны не отсутствием возлюбленного, а исчезновением ребенка, еще вчера ненавидимого, который тем не менее за несколько секунд занял львиную долю в сердце своей матери.