Последний ответ - Франсеск Миральес

Часы на колокольне с зеленым куполом показывали, что я явился на несколько минут раньше, однако в дверях меня уже поджидала женщина лет пятидесяти в форменной одежде.

Она с неожиданной силой пожала мою руку и представилась:

— Мерет Фолькенверг, к вашим услугам. Директор нашего центра не смог явиться лично, но я получила четкие инструкции. Надеюсь, ваш визит окажется плодотворным. Не возражаете, если мы начнем с так называемой Большой аудитории?

«Недобрый знак, — подумалось мне. — Если меня приняли за простого туриста от науки, то я уйду отсюда с пустыми руками».

Я решил немедленно объяснить ситуацию:

— Откровенно говоря, меня интересует только рабочий кабинет Эйнштейна. Еще точнее, я хотел бы изучить новые документы, о которых сообщил в Европу господин директор.

Мерет распахнула дверь сбоку от главного входа и только потом ответила:

— Конечно! Так странно, что мы это обнаружили! Бывают предметы, которые словно бы сами находят для себя тайники, пока не решат, что пришел час сделаться заметными. Скорее всего, находка еще здесь…

Заметив на моем лице восторженное нетерпение — я подсчитывал шансы тотчас же встретиться с «последним ответом», — женщина нахмурилась и прибавила:

— Прежде всего я должна кое-что рассказать вам о нашем институте. Вы будете удивлены.

Печальна эпоха, подобная нашей, когда атом расщепить проще, нежели разделаться с предрассудком.

Альберт Эйнштейн

Мы остановились возле двери с матовым стеклом — за ней находился кабинет гения. Меня поразило, что утром в понедельник в этом крыле здания было тихо и безлюдно.

— Институт был основан братьями Бамбергерами сразу после биржевого краха двадцать девятого года, — рассказывала Мерет. — Поначалу они думали устроить здесь училище для стоматологов, однако один знакомый убедил их создать центр теоретических исследований. В его задачи входило собирать под одной крышей эмигрантов-евреев — каковым был и Эйнштейн, — отвергнутых антисемитским Принстонским университетом.

Эта энергичная манера изложения убедила меня в том, что и сама Мерет — еврейка. Она гордилась своей работой в институте.

Прежде чем открыть дверь, женщина поглядела мне в глаза и спросила:

— Известно вам, кто возглавлял институт в последние годы жизни Альберта?

Я смущенно пожал плечами. Мне стало ясно, что мой уровень знаний о принстонском этапе оставляет желать лучшего.

— Роберт Оппенгеймер. Отец атомной бомбы, ни больше ни меньше. Можете себе вообразить, что за разговоры вели в этом кабинете мистер Эйнштейн и наш директор… Первый создал теорию, позволяющую изобрести бомбу. Второй воплотил ее в жизнь.

Мерет вставила в скважину маленький ключик, провернула его, открыла дверь и включила свет. Я почувствовал себя неофитом, вступающим в главное святилище своей религии. Тишина этого большого зала с мебелью, хранящей на себе следы прежнего владельца, была исполнена вопросов. Я понял, что если Эйнштейн к концу жизни пришел к своему «последнему ответу», то это произошло именно здесь.

Позади массивного письменного стола помещалась целая библиотека научных книг и небольшая письменная доска на ножках. Надписи на ее поверхности стерли, казалось, совсем недавно, словно бы Альберт все еще был жив и уничтожил свои ошибочные исчисления перед выходом на прогулку.

Заметив мой интерес к доске, Мерет сказала:

— Как и все в нашей жизни, самое интересное находится не на видимой стороне, а на обратной.

Она тут же перевернула доску. За секунду до того, как ее вторая сторона предстала перед моими глазами, у меня уже возникло предчувствие — что я сейчас увижу.

Е = ас²

Хотя само написание этих значков полностью соответствовало формуле, которую показывал на своем экране Йенсен, что придавало больше достоверности его гипотезе, меня охватило разочарование. Надо же было проделать такой путь ради того, чтобы увидеть уже известное! Эта формула преследовала меня с самого начала моих приключений.

— А вам известно, что означает это «а»? — спросил я.

— Это не известно никому, — ответила Мерет, скрестив руки на груди. — А уж мне тем более. Я работаю в администрации центра. Я не физик.

Чтобы не обижать чиновницу, я заново переписал формулу в «Молескин», изображая величайшую заинтересованность.

— Теперь мне пора проститься, — объявил я. — Кажется, ближайший поезд…

— А я думала, вы хотели посмотреть нашу находку.

— Разве находка — это не формула?

— Формула находится здесь со дня смерти Эйнштейна. — Мерет коротко и сухо хохотнула. — Я имела в виду вот эту картину. Посмотрите внимательно, ничего необычного не замечаете?

Она указала мне на маленький рисуночек, висевший между двух книжных шкафов. На нем был изображен старый трансатлантический лайнер, окруженный бурными волнами, быть может, тот самый, на котором великий физик добирался до Америки. Я поискал в правом нижнем углу подпись художника, надеясь увидеть имя Эйнштейна, но ничего подобного там не было.

Я обратил на это внимание Мерет, и та ответила:

— Есть много неподписанных картин, особенно тех, которые служат лишь для украшения. Но здесь все не так просто. Присмотритесь хорошенько…

Я, заинтригованный, подошел поближе и не нашел ничего странного ни в корабле, ни в море, ни в небе. Отойдя на несколько шагов назад, чтобы увидеть все целиком, я заметил, что линия горизонта слегка съезжает направо вниз, словно бы художник немного наклонял голову, работая над картиной.

Не спросясь у чиновницы, я поднял левую сторону изображения на несколько миллиметров, так, чтобы морская линия сделалась совершенно горизонтальной. И тогда из-под картины что-то выпало.

— Вот так мы его и нашли, — с гордостью произнесла Мерет, поднимая с пола малюсенький конвертик. — Мистер Альберт устроил за рамой крохотный паз, содержимое которого выпадает, только если наклонить картину, как это проделали вы. Хитро задумано, вам не кажется?

Женщина осторожно передала мне из рук в руки конвертик, похожий на те, которые много лет назад использовались для первого причастия.

— Только мне и директору центра известно об этой маленькой тайне. Вы становитесь третьим посвященным. Это право заработано вами, поскольку вы проделали столь долгий путь.

Я аккуратнейшим образом раскрыл конверт, на котором стояла погашенная марка непонятного происхождения. Изнутри я выудил старенький листок, свернутый в несколько раз. Развернув его, я различил тот же почерк, что и на открытке из Кадакеса, только не такой уверенный, как будто детский. Спина моя покрылась холодным потом, руки чуть дрожали, когда я читал это послание.