Песнь Ахилла - Мадлен Миллер

Этими словами он вышиб из меня дух, и я выдавил только:

– Он не…

– Оружие, оружие. И лучшего богам пока сотворить не удалось. И ему пора это понять, да и тебе тоже. Если ты не слышал прежних моих слов, услышь хотя бы это. Я говорю без всякого злого умысла.

Я не мог с ним тягаться, невозможно было отмахнуться от его слов, они вонзились в меня иглами.

– Ты ошибаешься, – сказал я.

Он ничего не ответил и, когда я развернулся и сбежал, лишь молча проводил меня взглядом.

Мы все отплыли на следующий день, ранним утром. С кормы нашего корабля побережье Авлиды казалось до странного нагим. Пробоины выгребных ям да гора белесой золы от погребального костра – вот единственные следы нашей стоянки. Я разбудил Ахилла на заре, чтобы рассказать, что мне сообщил Одиссей, – он не успел бы увидеть Диомеда вовремя. Ахилл безучастно выслушал меня – он хоть и долго спал, но под глазами у него залегли тени, – а затем сказал:

– Она умерла, так что какая теперь разница.

Теперь он расхаживал взад и вперед по палубе у меня за спиной. Я пытался хоть как-то его отвлечь – показывал на мчащихся вслед за кораблем дельфинов, на разбухшие от дождя тучи на горизонте, – но он слушал равнодушно, вполуха. Позже я застал его за тренировкой: он, хмурясь, отрабатывал удары мечом.

Каждый вечер мы приставали к новому берегу – наши корабли не были приспособлены к долгим переходам, к многодневному пребыванию в воде. Мы никого не видели, кроме наших соотечественников, фтиян, да аргивян Диомеда. Наш флот разделился, чтобы одному острову не пришлось давать пристанище целому войску. Я был уверен, что нас неспроста объединили с воинами аргосского царя. Неужели они думали, что мы сбежим? Я старательно избегал Диомеда, да и он, похоже, охотно оставлял нас в покое.

Все острова казались мне одинаковыми – высокие выбеленные утесы, галечные берега, царапавшие днища наших кораблей меловыми пальцами. Деревца здесь росли чахлые, подле олив и кипарисов пробивалась мелкая поросль кустов. Но Ахилл почти ничего не замечал. Он сидел, склонившись над доспехами, и начищал их до тех пор, пока они не вспыхивали будто пламя.

На седьмой день мы бросили якоря на Лемносе, напротив узкого устья Геллеспонта. В отличие от большинства наших островов Лемнос был низиной: сплошь болота да заросшие кувшинками стоячие пруды. Мы вышли к лежавшему неподалеку от стоянки озерцу, присели на берегу. На воде копошились жуки, в водорослях то и дело мелькали выпученные глаза. Мы были всего в двух днях от Трои.

– Как это было – когда ты убил того мальчика?

Я поднял голову. На его лицо падала тень, глаз не было видно за волосами.

– Как? – переспросил я.

Он кивнул, не сводя глаз с воды, словно хотел заглянуть на самое дно.

– Как все выглядело?

– Так сразу и не расскажешь. – Он застал меня врасплох. Я закрыл глаза, пытаясь вновь все увидеть. – Кровь полилась сразу, это я помню. Даже не верилось, что ее так много. У него череп раскололся, и виднелись мозги. – Даже теперь я боролся с подкатывавшей к горлу тошнотой. – Помню этот звук, когда он ударился головой о камень.

– Он дергался? Как животные дергаются?

– Я не всматривался, убежал.

Он помолчал, затем заговорил:

– Отец как-то раз сказал мне, что надо о них думать как о животных. О тех, кого убиваешь.

Я открыл было рот, но так ничего и не сказал. Он все так же неотрывно наблюдал за водой.

– Мне кажется, я так не смогу, – сказал он. Без обиняков, как всегда.

Слова Одиссея теснились во мне, камнем лежали на языке. И хорошо, хотелось сказать мне. Но что я вообще понимал? Не мне ведь предстояло заплатить войной за бессмертие. И я смолчал.

– У меня до сих пор стоит перед глазами… – тихо сказал он, – ее смерть.

У меня тоже: слепящие брызги крови, боль и ужас в ее глазах.

– Но ведь так не всегда будет, – вырвалось у меня. – Она ведь невинная девочка. А ты будешь сражаться с мужами, с воинами, которые убьют тебя, если ты не нападешь первым.

Он обернулся ко мне, вперился в меня взглядом.

– Но ты ведь не станешь сражаться, даже если на тебя нападут. Тебе это не по душе. – В устах любого другого человека это было бы оскорблением.

– Потому что я не воин, – ответил я.

– А мне кажется, дело не только в этом, – сказал он.

Глаза у него были коричневато-зелеными, лесными, и золотые искры в них были видны даже в сумерках.

– Может, и нет, – наконец сказал я.

– Но ты меня простишь?

Я взял его за руку:

– Мне не нужно тебя прощать. Ты не можешь ничем меня оскорбить.

Слова порывистые, но сказанные убежденно, от всего сердца.

Он бросил взгляд на наши сплетенные пальцы. Вдруг он резко выдернул руку, и она промелькнула где-то рядом со мной так быстро, что я не успел даже повернуть голову. Ахилл встал, в кулаке у него болталось что-то дряблое и длинное, похожее на мокрую веревку. Я глядел и ничего не понимал.

– Ὕδρος, – сказал Ахилл.

Водяная змея. Она была буровато-серого цвета, плоская голова скручена набок. Тело еще вяло подергивалось в предсмертных судорогах.

Слабость так и нахлынула на меня. Хирон ведь велел нам затвердить их расцветки и места обитания. Буро-серые, водятся у воды. Легко разозлить. Укус смертелен.

– Я даже ее не заметил, – наконец выдавил я.

Ахилл отшвырнул тупоносый бурый трупик в тростники. Он свернул змее шею.

– Тебе и не надо было, – сказал он. – Ее заметил я.

После этого с ним стало легче, он больше не расхаживал по палубе, не смотрел в одну точку. Но я знал, что смерть Ифигении по-прежнему тяготит его. Она тяготила нас обоих. Теперь он всюду носил с собой копье. Подбрасывал его и ловил, снова и снова.

Медленно, беспорядочно наши корабли вновь собирались вместе. Одни двинулись в обход, взяв курс на юг, через остров Лесбос. Другие, избрав самый прямой путь, уже дожидались нас возле Сигея, к северо-западу от Трои. Но многие, как и мы, плыли вдоль фракийского побережья. Подле Тенедоса, острова, лежавшего неподалеку от широких берегов Трои, мы вновь сбились воедино. От одного корабля к другому криками передавали план Агамемнона: цари выстроятся на передовой, развернув за собой свои войска. Перестраивание обернулось хаосом: три столкновения, на каждом весле – зазубрины.

Наконец мы построились: слева от нас был Диомед, справа – Мерион. Загрохотали барабаны, и корабли – гребок за гребком – рванулись вперед. Агамемнон велел плыть медленно, держать ряды и двигаться единым строем. Но наши цари еще плохо умели слушаться чужих приказов, каждому хотелось прославиться тем, что именно он первым достиг Трои. Они подстегивали гребцов, с которых уже ручьями лил пот.