Анна. Тайна Дома Романовых - Ульяна Эсс

«Я ничего не сделал! И я ваш император!» — продолжал восклицать Павел.

Послышалось ругательство, а затем… Затем она услышала звук удара, и потом — шум, который бывает при падении чьего-либо тела. Анна вскочила, бросилась вверх по лестнице… Однако перед дверью, ведущей в спальню Павла, остановилась. Она не решалась войти в эту комнату, не решалась увидеть нечто ужасное. Пока не видит, можно тешить себя надеждой, что ничего не случилось, что все это ей только послышалось.

«Итак, кончено! — снова раздался голос генерала Беннигсена. — Теперь надо позвать доктора. Он должен определить смерть и подписать нужные бумаги».

Слышно было, как открылась дверь, вошедший громко обратился к Беннигсену:

«Мой генерал, там прибыл губернатор фон Пален с отрядом гвардии, они заняли все входы в замок».

«Вот и хорошо, — сказал Беннигсен. — Стало быть, уже никто не сможет нам помешать. Однако следует известить наследника. Он должен знать, что отец его скончался. Сходите вы, князь, скажите ему».

«А что мне сказать о причине смерти?» — спросил Беннигсена кто-то из сообщников.

«Скажите… ну, скажите, что император умер от апоплексического удара. Да, это будет правильно», — ответил генерал.

Анна услышала, как кто-то вышел, а там, наверху, продолжался шум, входили и выходили новые люди. Было впечатление, что их несколько десятков. Но голоса теперь доносились до нее, словно сквозь глухую пелену.

Умер! Вот главное слово, которое она услышала, и больше ей ничего не нужно было знать. Они все-таки убили его, заговор удался. И она не смогла спасти своего любимого! Только час назад он был здесь, говорил ей слова любви — и вот его уже нет, и никогда не будет! Ее ум, ее душа не могли примириться с этой мыслью.

Вдруг наверху снова поднялась суета, кто-то воскликнул:

«Не пускайте, не пускайте ее!»

«Но как же я не пущу императрицу?» — возразил ему другой голос.

Стукнула дверь, и послышался голос Марии Федоровны:

«Где он? Что он? Что вы с ним сделали?»

«Как вы могли подумать, ваше величество, что мы могли что-то сделать его величеству! — ответил Беннигсен. — С ним случился апоплексический удар. Со всяким бывает».

«Ах, какой обман! — с отчаянием выкрикнула императрица. — Что это, кровь? Точно, кровь!»

При этих словах вся нерешительность Анны исчезла, и она, открыв дверь, вошла в спальню Павла. Первое, что бросилось ей в глаза, были ноги государя, еще в чулках и башмаках, торчавшие из-за кровати. Она обогнула кровать и увидела всего императора. Он лежал на ковре, на боку, прижав обе руки к груди и слегка поджав ноги, а на левом виске была глубокая рана, из-за которой голова императора казалась неестественно сплющенной и повернутой в сторону — та самая картина, которую он накануне увидел в зеркале. Крови из раны натекло уже достаточно, весь ковер был в крови. Императрица стояла на коленях возле тела мужа, обнимая его и словно силясь поднять, но это ей было, конечно, не под силу.

Анна опустилась у тела убитого с другой стороны. Она гладила его редкие волосы, разглядывала дорогие ей черты… Ее глаза встретились с глазами Марии Федоровны, и в них Анна увидела такое же горе, такой же ужас, какой испытывала сама.

Дверь открылась, и вошел человек, которого Анна часто видела во дворце и считала оплотом надежности и порядка, — губернатор Петербурга и шеф тайной полиции фон Пален. Не обращая внимания на женщин, он спросил Беннигсена:

— А где Кутайсов? Вы задержали эту злую лисицу?

— Признаться, об этом я не подумал, — ответил генерал. — Сейчас пошлю кого-нибудь. А где его апартаменты, кто знает?

— Я знаю, — отозвался человек, стоявший в углу комнаты, и Анна увидела императорского адъютанта Аргамакова. Увидела — и поняла, каким образом заговорщики узнали про тайный ход в спальню государя.

При виде фон Палена и Аргамакова ее охватила новая волна отчаяния — от сознания того, насколько многочисленны были ряды заговорщиков. Выходит, даже самые близкие к Павлу люди, те, кто его непосредственно окружал, кто должен был его защищать, задумывали его смерть. Это означало, что император — самый могущественный человек в государстве — был, по сути, беззащитен. Он не мог ни на кого надеяться, ни на кого опереться. Зря он надеялся на стены Михайловского замка — они не могли его спасти. И не спасли…

Адъютант вышел, ведя за собой троих офицеров. Спустя некоторое время все они вернулись с известием, что графа-брадобрея нет в его покоях. Видимо, он успел узнать о случившемся и бежал.

— Ладно, черт с ним, — сказал Пален. — Потом решим, что с ним делать. Доктора еще нет?

— За ним послали, ваше сиятельство, — ответил Никита Зубов.

— Пока он не пришел, надо удалить отсюда обеих дам.

Офицеры подошли к императрице и Анне и настойчиво стали предлагать им покинуть комнату. Марию Федоровну чуть ли не силой пришлось отрывать от мужа. Она не хотела уходить, только восклицала:

— Я должна быть здесь, при нем! Если он очнется и попросит воды или вина, я одна знаю, что ему дать!

Было очевидно, что ум императрицы на время изменил ей, и она плохо понимает происходящее и не сознает, что говорит. Анна, напротив, все понимала ясно, даже слишком ясно. О, она бы предпочла, чтобы ум ее помутился, как у императрицы, чтобы сознание изменило ей — тогда не было бы так больно! Но, увы, — все происходящее четко стояло перед глазами, и она не стала противиться, когда кто-то из убийц настойчиво попросил ее уйти. В последний раз бросив взгляд на мертвое тело любимого, Анна вышла из спальни.

Спустившись к себе, она некоторое время сидела на постели, не шевелясь. Одна мысль была у нее в голове и господствовала над всеми другими: «Он умер, его убили, его жизнь кончилась». Потом пришла другая: «Наша с ним жизнь кончилась. Твоя жизнь кончилась». А потом и третья: «Здесь тебе делать больше нечего. Эта комната — больше не твоя. И постель не твоя. Тебе надо собираться и уходить».

И она стала собираться. Взяла Библию, которую читала на ночь, щипцы для волос… Подумала, что надо, пожалуй, разбудить Глашу — ведь без горничной она не сможет собрать все вещи, положить их в сани… Да и кто даст ей сани?

Она еще ничего не решила, когда услышала наверху новые голоса. Анна прислушалась. Какой-то человек, видимо, пожилой, говоривший с сильным немецким акцентом, произнес:

«Я не могу писать «апоплексический удар», когда так много кровь. При апоплексический удар не бывает кровь. Надо мной будут смеяться мой коллеги».

«Нам все равно, кто будет над тобой смеяться и что скажут твои коллеги, — отвечал голос фон Палена. — Но если ты не напишешь правильное заключение о смерти императора, тебе придется узнать, что такое сибирская каторга. Ты этого еще не знаешь. А касательно крови, тебе надо будет ее смыть и зашить рану. И зашить хорошенько, чтобы ее не было видно. Подобный труд должен быть хорошо оплачен, и он будет оплачен».