Родная кровь - Anne Dar

Пенелопа рассказала нам с Оливией о своём приёмном материнстве. Хотя, скорее, она рассказывала о своём опыте именно мне, так как Оливия, очевидно, уже давно была посвящена в подробности этой щепетильной темы. Оказалось, что Блу и Летисия – дочери старшей сестры Одрика, которая, вместе со своим мужем, погибла во время наводнения два года назад. На момент этой страшной трагедии Блу было шесть лет, а Летисии исполнилось только пять месяцев, и у Одрика с Пенелопой уже был трехлетний Питер. Хотя беременность у Пенелопы протекала легко, из-за сложных родов, в процессе которых, как она сама утверждала, она выжила лишь благодаря профессионализму акушера-гинеколога, который по совместительству является мужем её старшей сестры Рене, у неё возникли серьёзные послеродовые осложнения, впоследствии приведшие к бесплодию. Пенелопа всю свою осознанную жизнь мечтала о дочери, поэтому когда после рождения сына узнала о своём диагнозе, впала в серьёзную, затяжную депрессию. Неудивительно, что когда родители Блу и Лети погибли, Пенелопа моментально оповестила Одрика о том, что хотела бы принять под своё крыло его племянниц. С учётом же того, что выбор был небольшим – либо девочек взяли бы на попечение они, либо престарелые родители Одрика – осиротевшие девочки поспешно перекочевали в их семью и стали её неотъемлемой частью. Пенелопа подчеркнула, что всё произошло быстро, словно по щелчку: вот Одрик со скорбящим из-за потери сестры лицом сообщает Пенелопе о развернувшейся в их семье драме, а вот она вскакивает со своего стула и спрашивает, в какой именно день им необходимо забрать девочек к себе – сегодня или завтра? Судя по всему, Одрик до сих пор глубоко благодарен Пенелопе не только за глубину её понимания ситуации, но и за самоотверженность в воспитании не родных для неё детей, и, особенно, за действительное принятие их за родных. Вот только Пенелопа собой не то что не гордится, но явно не является удовлетворенной своим амплуа многодетной матери. Корень же её неудовлетворения заключался в том, что, как она считает, старшую дочь она любит не так же красноречиво, как младшую. В Летисии Пенелопа буквально души не чает, считая её именно своей дочерью, что, как она сама объясняет, напрямую связано с тем, что Лети попала в её руки крохотным младенцем, а вот сформировавшаяся к шести годам Блу кажется ей не чужой, но всё же не такой родной, каковой является для неё младшая девочка. Из-за страха перед тем, что когда-нибудь Блу сможет случайно ощутить, а значит пережить, неравномерно распределённую между тремя детьми любовь, Пенелопа едва ли на стену не лезет в своих попытках уделять старшей дочери должное внимание, из-за чего девочка, соответственно, и не может подозревать об истинных чувствах Пенелопы, однако переживаний Пенелопы это всё равно не отменяет, так как ей достаточно собственного знания…

В тот вечер мы распили три бутылки вина на троих, в результате чего мне пришлось согласиться на любезное предложение Джея, явившегося за полночь в компании Брэда, подвезти меня до дома, а перед этим заехать к Пенелопе, чтобы заодно подвезти и её, и забрать из её дома Берека.

С первой нашей встречи заметно нетерпеливо выжидающий удобного момента для явного проявления своей симпатии по отношению к моей персоне, Джей в тот вечер едва не поцеловал меня, по-видимому забыв о том, что на заднем сиденье дремлет Берек. Благо я не забывала о своём ребёнке ни на мгновение, даже в состоянии откровенного охмеления, которое в результате не позволило мне в пик волнительного момента сделать ничего более умного, нежели вдруг громко выпалить имя своего сына. Итак, Джей тянется к моим губам, мои глаза мгновенно округляются до предела, и я вскрикиваю: “Берек!”. Мальчик сразу очнулся от дрёмы, а я, уже заходя в дом и ощущая на своей спине тяжёлый взгляд оставшегося в машине Джея, надеялась на то, что моё поведение всё же могло быть воспринято им за адекватное: может быть он всё-таки мог решить, что таким образом я просто хотела напомнить ему о наличии ребёнка в салоне?.. Хотя чего я на самом деле могла хотеть от этого парня – я так и не поняла ни в тот вечер, ни в другой.

Помимо большого тенниса и того “пьяного” вечера я однажды согласилась сходить с Оливией на шопинг в спортивный магазин, хотя шопинг никогда не являлся моей страстью, возможно из-за моего обыкновенно шаткого финансового положения. Пенелопа с нами не пошла, так как была занята в “Кошкином доме”, да и я подозревала, что Оливия хотела побыть со мной наедине, чтобы сгладить последние углы из-за той неловкой ситуации, в которую она угодила, словно в капкан, во время нашей первой встречи. Оливия была не менее болтливой, чем Пенелопа, возможно даже более, так что в тот день я, в большинстве своём, играла простую для меня роль слушателя. Так я многое узнала об отношениях Оливии с Брэдом. Например то, что они встречаются с семнадцатилетнего возраста – точнее, на момент начала их отношений Оливии было семнадцать, ему девятнадцать – и оба работают тренерами в спортивном клубе, принадлежащем старшему брату Брэда. И ещё они ни разу за почти десять лет отношений не расставались, как и не задумывались о браке. В общем, после того шопинга я уже наверняка знала об обеих своих новых знакомых достаточно, чтобы понять, что они обе ищут со мной дружбы из чистой симпатии к моей персоне и что мне они, в принципе, тоже симпатичны. Так что я перестала дёргаться, когда кто-то из них обращался ко мне ответственным словом “подруга”, и вскоре сама задумалась над тем, не стоит ли и мне начать использовать это тяжеловесное слово по отношению к обеим моим новым знакомым. И всё же это слово всё ещё не давалось мне… Подруга. Слишком… Ответственно. И может оказаться слишком болезненным.

Вечером перед второй моей встречей с Байроном Крайтоном, с которой, по сути, обещал стартовать судьбоносный для фирмы “Шатем” проект, я собрала в своём доме группу поддержки в лицах Пенелопы и Оливии. Хотя я и не могла поделиться с ними всей глубиной своих переживаний, по причине моего нежелания обнародовать их первоисточник, всё же мои знакомые могли отвлечь меня от напряженного ожидания наступления следующего дня, чем они сейчас и занимались. Держа в одной руке бокал с белым вином, которое она сама и принесла, Пенелопа взяла с полки фотографию Грира, сделанную мной годом ранее настолько удачно, что я поместила её в рамку. На ней мой брат в полный рост, в деловом костюме чёрного цвета позировал на шоколадном фоне фотостудии. Кадр был из разряда фантастически красивых.

–Ничего себе, какой сексуальный брутал,– заметила Пенелопа, уже отставляя фотографию обратно на полку.– Ходят слухи, будто вот такие вот брутальные карлики в постели бывают получше бодибилдеров. Миф или правда?

–Это мой брат,– поморщив носом, я едва сдержалась, чтобы не выдавить импульсивное “фу”.

–И что, твой брат не может быть сексуальным?– вздёрнула брови Пенелопа.– У него есть девушка?

–Вообще-то он женат и у него трое детей.

–Что и требовалось доказать: твой брат брутальный и сексуальный мужчина. А это твои родители?– на сей раз она взяла рамку с фотографией моих стариков.– Сколько им?

Я уже почти привыкла к тому, что она так отчаянно помешана на цифровых обозначениях людей, словно на штрихкодах продовольственных товаров.

–Матери шестьдесят, а отцу семьдесят.