И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

Достаточно будет сказать, что теперь она снова писала – сочиняла вовсю. Зато я узнал: Конни страдала тем же недугом, что и я. Все то время, пока мы встречались, она не писала стихов, пренебрегала семьей и вообще задвинула прежнюю Конни подальше, превратившись в Конни-которая-любит-Пола. Бедняжка, она угодила в рабство, точь-в-точь как я. Она любила меня так сильно, что невольно врала, пытаясь выставить себя в выгодном свете. Меня охватила черная тоска: в такой же черной тоске я проварился несколько недель после нашего расставания. Ну надо же, оказывается, мы были идеальной парой.

– Неудивительно, что ты с такой неохотой ходила в гости к родным. Тебе мучила совесть.

Конни не ответила.

– Зачем ты мне призналась?

– Хотела, чтобы ты знал: в вере нет ничего дурного.

Конни подкатилась еще ближе, буквально на пару дюймов, – теперь она могла бы взять меня за руку. Но не взяла. Просто положила ладони на колени.

– Вера не делает тебя слабым или глупым в глазах других, – сказала она.

– Разумеется, не делает.

– Если для веры у тебя есть правильные причины.

– Какие же?

– А вот это ты мне скажи.

Я уставился на нее и вдруг понял, что она не просто так решила признаться.

– Что бы с тобой ни происходило…

– А что со мной происходит? – спросил я.

– …если ты выбираешь Бога по правильным причинам…

– Я не выбираю Бога. Ни по каким причинам.

– Тогда зачем ты влез во всю эту историю?

– Никуда я не влез. Бог тут ни при чем. Это традиция. Древний народ, раса с собственным генотипом. И я никуда не влез.

– Тогда почему сайт до сих пор работает? Почему ты не перестал названивать своему адвокату и требовать решительных действий? Почему всякий раз, когда я на тебя смотрю, ты сочиняешь очередное письмо? Если ты никуда не влез, Пол, почему все происходящее занимает в твоей жизни больше места, чем пациенты?

Я ушел, оставив ее одну в этом жутком закутке, нагоняющем клаустрофобию. Прошел через коридор в приемную и засунул голову в окошко. Конни сидела за столом в той же позе, только слегка откинула голову.

– Хорошо, давай, – сказал я.

Она вздрогнула и крутнулась на стуле.

– Давай не будем вмешиваться в дела друг друга. Кому это надо? Быть может, – сказал я, – если не досаждать другому рассказами о своей жизни, это поможет нам наконец стать честными друг с другом.

Я высунулся из окошка и пошел работать.

А я обязан сомневаться в Боге? – написал я. – Не то чтобы я очень хотел верить. Бог знает: я бы лучше вообще о нем не заикался.

Сомневаться – очень важно.

Но почему? Вы сомневаетесь не во всех богах и не в Боге в целом. Вы сомневаетесь в конкретном Боге – том самом, который явился собственному пророку и велел ему сомневаться. Как можно сомневаться в Боге, которого видел собственными глазами?

То, что когда-то было лишь теологической необходимостью, теперь стало практическим императивом. Мы каждый день теряем людей, Пол! Даже тех, кто уже возрожден! Красота мира, полет ласточки, страх смерти – неважно, по какой причине, но они перестают сомневаться и начинают верить. Мы сами себе враги. В этот самый миг наши ряды редеют. История нашего угнетения христианами, евреями и мусульманами – ничто по сравнению с отступничеством. Нас убивали за сомнение, но мы вынуждены сомневаться, чтобы сохранить свой род.

Как можно сомневаться в Боге, которого видел собственными глазами? – повторил я свой вопрос.

Парадокс Бога, просящего свой народ сомневаться, разрешен в Кантаветиклах, в кантонменте 240. Его еще называют Откровением Ульмета.

Я сидел в Громоящике, когда наткнулся на четвертую или пятую инкарнацию статьи об ульмах на Википедии. Эту версию, в отличие от всех предыдущих, строгие редакторы наконец одобрили. Куда же подевался trekkieandtwinkies, стал гадать я, и его усердные попытки запретить создание статьи об ульмах? Я немного порылся на странице и нашел их (попытки) целыми и невредимыми в разделе «Обсуждение». Предназначенный для редакторских споров, раздел «Обсуждение» дает редакторам место выпустить пар и поорать друг на друга вдали от глаз обычных читателей – дабы не ставить под вопрос авторитетность размещенной статьи. Спор по поводу статьи «Ульмы (или ольмы)» был в самом разгаре. В нем участвовали юзеры EDurkheim, drpaulcorourkedds, BalShevTov, HermanTheGerman, abdulmujib, openthepodbaydoorshal, Jenny Loony и другие. Все они горячо оспаривали доводы друг друга – ну прямо как мы с миссис Конвой, когда пытаемся решить, что такое «знать» Бога. Trekkieandtwinkies считал, что статья не имеет права на существование, но других редакторов зацепило одно весьма громкое заявление о «современной израильской агрессии». Упоминание Израиля привлекло к статье кучу внимания, и редакторы разбились на два лагеря: те, кто выступал за публикацию статьи, симпатизировали Палестине, а те, кто хотел удалить статью, постили произраильские комментарии, не имеющие никакого отношения к ульмам. Проульмская, антиизральская фракция привела семнадцать ссылок на новые статьи и пресс-релизы с примерами этой самой «современной израильской агрессии» против палестинцев, египтян, африканцев, арабов, европейцев и американцев – то есть почти всех, кроме обсуждаемого народа. «Ульмов изгнали из Сеира (Израиль) в 1947 году, – писал автор статьи, – что также свидетельствует об израильской агрессии [1][2][3][4][5][6][7][8][9][10][11][12][13][14][15][16][17]».

Я выполз из Громоящика, все еще читая статью, которая, хоть и превратилась в политический инструмент, на самом деле была чем-то гораздо бóльшим. Я быстро разделался с пациентом в кабинете № 1 и вернулся к чтению. Этим я занимался всю первую половину утра: между пациентами доставал я-машинку и читал, перечитывал статью, запоминая самые интересные фрагменты.

О происхождении ульмов говорилось в тех книгах Библии, где упоминались амаликитяне: от Бытия до Псалтири. Греки называли ульмов метиками и anthropoi horis enan noi, т. е. «людьми без храма». С приходом христианства ульмы систематически подвергались самым разным гонениям и преследованиям. Издавались великогерцогские указы и постановления органов местного самоуправления: о насильственном обращении в христианство, штрафах, пытках и смертной казни. Кантаветиклы этот кочевой народ считал своей «переносной родиной». В тринадцать лет всех мальчиков непременно стригли. В статье также имелась схематическая карта судеб народа: когда и где в Средние века вымирали последние диаспоры ульмов. Первые упоминания об ульмах были найдены на территории Верхней Силезии, где они занимались поставками соли для королевского двора.

Именно с мыслями о поставщиках соли в Верхней Силезии я очнулся, держа в одной руке зонд, а в другой бор. Какая неожиданность, право слово. Почему я держал их в руках одновременно? Если я производил осмотр, то зачем мне бор? Если я собирался сверлить, зачем мне зонд? А я собирался именно сверлить, потому что от мыслей о поставщиках соли в Верхней Силезии меня отвлекло жужжание бора. Но что я хотел сверлить? Передо мной был распахнутый рот, непроизвольно пульсирующий под резким светом. Я окинул взглядом все, что располагалось ниже: женский деловой костюм, капроновые колготки, черные туфли без каблуков, которые не мешало бы почистить. Женщина. Вероятно, некий специалист. Ее глаза, выражавшие животный страх, закатились в самые дальние уголки глазниц и на меня не смотрели. Я бросил взгляд на экран компьютера. «Меркл, Дорис». Миссис Меркл долгие годы была постоянным клиентом нашей клиники, а я даже не помнил, как с ней поздоровался. («Доброе утро всем и вся!») Я покосился на Эбби – та сверлила меня необычайно агрессивным взглядом. Я видел только ее глаза, но в них было столько тревоги и потрясения, что мне пришлось отвернуться. Такого с Эбби еще не бывало. Немыслимо! «У вас что, какое-то минутное помутнение?! – вопрошали эти глаза. – Разве можно забываться, когда у вас в руке работающий бор?!» Я отложил и бор, и зонд, чтобы пробежать глазами карту пациентки. Вскоре я обнаружил, что миссис Конвой ничего туда не записала. Конечно, была вероятность того, что миссис Конвой и не видела пациентку этим утром, что та пришла прямо ко мне, без чистки, на какую-нибудь срочную процедуру. Я взглянул на поднос – посмотреть, как разложены инструменты. Обычно по подносу видно, что делает врач. В попытках истолковать собственный поднос я понял, что помутнение у меня отнюдь не минутное. Я не знал, чем занимаюсь с миссис Меркл. Вот что бывает, подумал я, пытаясь найти на подносе руководство к дальнейшим действиям, когда позволяешь мыслям бродить где им вздумается. Совершенно неважно, о чем эти мысли: о поставщиках соли в Верхней Силезии, позорных продажах атрибутики «Ред Сокс» или о том, почему мне нравится порнуха с участием клоунов. Я должен быть максимально сосредоточен, когда работаю с пациентом – таков мой долг. Но поднос не предоставил мне никаких сведений – верней, сведений была масса, и все противоречивые. Что это такое? – чуть не заорал я на Эбби. Ну кто так раскладывает инструменты?! С каких это пор стоматологический поднос стал похож на ящик с инструментами и всякой ерундой, куда мы обычно заглядываем в поисках нужной вещи? Однако я ничего не сказал Эбби, я даже посмотреть на нее не отважился, потому что с тех пор, как я выключил бор, прошло уже изрядно времени, и все присутствующие – Эбби, я и миссис Меркл – начали догадываться, что я не в себе. Осмотр ротовой полости миссис Меркл поверг меня в полную растерянность. Там не хватало одного клыка и одного резца. Неужели я их только что вырвал? Да нет, всюду были бы кровь и марля, а моя рука бы слегка ныла от приложенных усилий. Возможно, я решил соорудить для миссис Меркл двойную коронку или мост. Но тогда почему у меня в руке был бор? И что делают на подносе гуттаперчивые штифты, корневые дрильборы и газовая горелка? Скажу так: в редкие дни я готов поднять бокал за страхование профессиональной ответственности, и сегодня был как раз такой день. Вот бы просто взять и отпустить ее домой, подумал я. «Ну все, миссис Меркл, дело в шляпе! Подъем!» Но это абсурд, куда я ее отпущу без двух зубов? Так просто здесь не отделаешься. Ее глаза вернулись из далеких краев и искательно уставились на меня: уж слишком много времени прошло с тех пор, как я сделал последнее (первое?) уверенное движение. Почему вы медлите, спрашивали эти глаза, почему у вас такой растерянный и глупый вид? Я не мог даже определить, обезболил я миссис Меркл или нет. Жестом я пригласил Эбби выйти за мной в коридор. Другого выхода у меня не было: карта молчала, поднос сказал слишком много, а рот лишь усугубил мою растерянность. Я встал вплотную к Эбби и зашептал: