Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Неделю назад она послушала бы такие рассказы со вниманием и удовольствием, поскольку всегда считала, что частная жизнь может и обязана быть бурной. На работу она не ходила. Если уставала – то только в спортивном зале. Если нервничала – то только из-за невзначай набранных лишних пары килограммов. Всю энергию разряжала именно в частную жизнь и думала о ней, как о единственно настоящей. Оранжерейным цветочком, рафинированной орхидеей Марина никогда себя не считала – однако смерти и морги видела только по телевизору и, если видела, переключала канал на что-нибудь легкое: на музыку, моду, бабские ток-шоу.

Она бы и сейчас переключила на что-нибудь легкое. Да только не переключалось.

Город Захаров – пятьдесят верст от столицы – удручал.

Беспорядочный лабиринт вросших в грязь двухэтажных лабазов. По окраинам – серые пятиэтажки, к каждой жались какие-то хибары, гаражи или сараи или нечто среднее. Мерцали две-три кабацкие вывески. Подле здания администрации полоскались на сыром ветру выцветшие штандарты с замысловатыми гербами. Герб города, герб области. Умилиться, и только.

Пробегали деловитые худосочные собаки. Дребезжащие «мерседесы» норовили проехать на красный свет. Старухи в ватных камилавках поспешали за хлебушком. Молодежь в шароварах сосала пиво. Школьницы с макияжем «вамп» пробавлялись джин-тоником и удобряли шелухой семечек утоптанную мокрую землю.

Некоторые девочки, впрочем, были чудо как хороши – тоненькие, с прямыми спинками, с крупными дерзкими грудками, с огромными глазами, с превосходными волосами, не желающими умирать, сколько ни насилуй их фэшн-химией, – яркие, вовсю цветущие, настоящие красавицы; жаль только, что слишком громко хохотали над шутками своих толстомордых приятелей, слишком хрипло матерились, слишком активно курили.

Битое стекло. Окурки. Мертвые фонарные столбы. Пьяный человек пробегал проезжую часть, словно обстреливаемую зону, – пригибаясь. Облезлый рекламный щит сулил баснословные скидки. В безразмерных лужах отражалось стальное небо. Вялые мужички дрейфовали от проходной к пивной. Голые деревья хватали кривыми ветвями прозрачный воздух. Черные птицы похабно орали, разоряя прокисший мусор.

Картинки запустения, беспросветной унылости сущего – каждая по отдельности – могли бы внушить жутчайшее отвращение. Но все вместе являли собой гармоничное, однородное зрелище, не лишенное трогательной эстетики. Каждая краска, каждая деталь идеально дополняла соседнюю и все остальные тоже. В бесконечных оттенках серого, в падающих на землю тенях, в воплях глумящегося воронья, в кривоватых стенах, подпирающих кривоватые крыши, ощущалось равновесие, торжество некой правильной, простой формулы. Секрета здешней жизни.

Марина знала разгадку фокуса.

Есть две страны. Одна – и другая. Столица – и провинция. Метрополия – и колония.

Сядь за руль, покинь пределы Кольцевой дороги, продвинься на десяток верст буквально – и вместо расцвеченной огнями, опрятной, упорядоченной, комфортабельной жизни углядишь сон, кривизну, катастрофу логики.

Все тут шло, как всегда, и будет идти до скончания века, а век никогда не скончается.

Умрет мир, и эпоха сменит эпоху, но на северо-востоке великого материка будут по-прежнему дремать, смачно отрыгивать пивко, похмельно похохатывать, сплевывать семечки, визжать нецензурными фальцетами.

Страна – то ли мертвая, то ли полумертвая, то ли вечно живая – пойди угадай.

Притормаживая на асфальтовых ямах, Марина проехалась по главной улице – естественно, улице Ленина. На перекрестке свернула на перпендикулярную – естественно, улицу Мира. Везде ей открылся смрадный распад, болото.

Что-то шевельнулось в ее душе, слабая протестная вибрация прошла поперек сознания. Была же когда-то большая красивая страна – мы ее знаем по картинкам в букваре. А что теперь?

Но тут же московская женщина трезво призналась себе, что ничего удивительного здесь нет. Раз они тут так живут – значит, хотят так жить. Значит, такая жизнь их устраивает. И они, стало быть, счастливы.

Нет, конечно: всеобщая, сильно педалируемая в последние годы воля местных властей к благоустройству, к прихорашиванию фасадов была заметна. Многое подновили и подмалевали. Кое-как залатанные дороги украсили новенькими дорожными знаками, углы домов – новенькими номерами. Огородили газончики заборчиками. Но люди, народ, публика, граждане – те, для кого все делалось, – без тени сомнения лезли через заборчики и перли по газончикам, чтобы срезать угол в десять метров, и продолжали бесшабашно свинячить везде, где можно и нельзя.

Один из аборигенов, задумчиво и праздно маячивший у обочины, показался ей не лишенным остатков вменяемости, и она притормозила.

– Извините, а как мне попасть на улицу Комсомольская?

Легкий мгновенный ступор, паника, гримаса сильнейшего напряжения мысли.

– А это тебе надо… это… взад, блин, вертаться. И – до упора, это, ехай. Там, блин, сверток будет, вправо… Нет, влево. Да, влево… Или вправо, что ли… Влево! Не, блин, точно влево. И, блин, еще раз – до упора. И будет это улица Комсомольская… Или улица Коммунаров? Не, блин, точно Комсомольская… Короче, там отыщешь. Там вообще хуй заплутаешь, потому как если влево повернешь, улица всего одна – Коммунаров. То есть Комсомольская. Другой нету…

– Спасибо большое.

– А хуй ли мне с твоего спасиба?

Ей все время казалось, что на нее все смотрят. Что все знают, зачем она здесь. И старухи с кошелками, и бредущие с занятий школьники с уверенными походками уркаганов-юниоров, и праздношатающиеся выпивохи в войлочных ботинках «прощай, молодость», и даже облупившийся, но вполне невредимый памятник вождю мирового пролетариата – все тыкали пальцами, гадостно подхихикивая: вон, сучка московская проехала, вся нафуфыренная, пальцы веером – а едет-то в морг, там ейный мужик лежит, мертвый, менты позвали опознавать…

Один чрезвычайно подозрительный грузный субъект в кожане, отирающийся подле табачного ларька, и вовсе не сводил с нее глаз и даже, явно издеваясь, приветственно помахал ладонью – вдруг она сообразила, что это Свинец.

– За домом будет забор, – сказал он вместо приветствия, подойдя к ее машине. – В заборе – дыра. Тебе – туда. А я куплю сигарет и подойду через две минуты.

Он не сказал, что возле дыры на упомянутом заборе крупно масляной краской было начертано «МОРГ». И – указующая стрела. Чтобы, значит, не заблудиться.

– Пошли, – сказал ей капитан.

За его спиной маячили двое. Один в штатском, в старых брюках, грязнейших бахилах с налипшими по бокам комьями нечерноземной серой грязи, в потертом бушлатике, однако с милицейской планшеткой на лямке, и второй – в дорогом плаще и дешевом галстуке, некрасивый блондин с жирной шеей. Свинец потянул обшарпанную дверь, широко перед собой распахнул, вдвинулся, придержал створку, она шагнула следом, блондин – за ней.

Войдя, Марина остановилась – удушающий запах формалина был невыносим. Но блондин ловко подтолкнул ее в спину, одновременно как бы слегка придержав под локоть. Типа исполнил джентльмена. Марина рванула застежку сумки, выхватила платок, прижала к ноздрям.