Очевидец Нюрнберга - Рихард Вольфганг Зонненфельдт

После объявления войны США я увидел, как сошли на воду корабли «Либерти» и «Виктори», как они отправились в путь с танками, грузовиками, боеприпасами и солдатами. Я пытался записаться добровольцем, но меня отвергли из-за того, что я родился в Германии.

Я опять превратился во врага и чужака! Однако на этот раз власти оказались достаточно разумны и поняли, что я противник нацизма и беженец, и мне позволили работать и жить без всяких ограничений.

Услышав, что на западном побережье интернировали японцев, даже тех, у кого было американское гражданство, я вспомнил, как британцы интернировали меня самого. Сейчас мне неприятно вспоминать, что я видел в беспомощной панической реакции разумную меру предосторожности, и как я позднее сожалел, что японцев не выпустили раньше, убедившись в их лояльности. Пусть для всех нас это будет вечным предостережением, что даже самые демократичные руководители могут получить поддержку правосудия своим неконституционным действиям, когда газеты раздувают панику среди населения, в свою очередь извлекая большую выгоду из таких событий.

Хотя мои родители не успели получить разрешение заниматься медициной, они оказались в выигрыше от вступления Америки в войну. Поскольку вооруженные силы набирали все больше врачей, докторам с иностранными дипломами было разрешено работать под наблюдением лицензированных коллег. Мама устроилась в Шеппард-Прэтт, частную больницу для состоятельных душевнобольных в Тоусоне, штат Мэриленд. Это была огромная лечебница в красивой местности с больничными палатами и обустроенными по последнему слову местами отдыха и развлечений. В оплату труда мама получила прекрасно обставленную квартиру, полный пансион и приличное жалованье. Отец поступил штатным врачом в государственную больницу Спрингфилд в Сайксвилле, Мэриленд. Это был большой и растущий поселок для не таких состоятельных душевнобольных. Через пару месяцев отец тоже перешел в Шеппард-Прэтт. Я помню, как первый раз туда приехал. Это был особый мир в огромной деревянной усадьбе в окружении садов. Я быстро научился отличать сотрудников от пациентов, потому что только врачи, сестры и санитары носили белую униформу и огромные связки ключей.

Я жил в меблированных комнатах в деловой части Балтимора и часто приезжал в Шеппард-Прэтт, где мне разрешали обедать в столовой для персонала. Там, сидя за большим столом вместе с дюжиной терапевтов из разных школ, я слушал разговоры психиатров. Приверженцы Фрейда, которые тогда еще составляли меньшинство и добивались принятия в психиатрическое братство, анализировали для меня своих коллег и наверняка классифицировали и меня самого.

Однако шеппардские психиатры не были лишены обычных человеческих качеств. Как правило, кто-то один говорил первым и давал остальным возможность ответить. Второй предлагал, как можно сделать лучше. Скоро я разобрался, у кого компульсивное расстройство, у кого обсессивное, кто пассивно-агрессивный, кто подавлен, кто ипохондрик, а кто невротик. Мне кажется, в шеппардской столовой я узнавал такие же характеры, как у тех, кто лежал в гамаках нашего тюремного транспорта, когда он качался на волнах по пути из Англии в Австралию.

Мои родители, само собой, тоже были членами этого круга. Однажды молодой фрейдист спровоцировал маму, и она заявила, что никогда в жизни не совершала ошибок. Услышав свои собственные слова, она замолчала. Какая школа жизни для подростка – увидеть своих родителей через призму психиатрической теории!

Я был наемным электриком без школьного аттестата среди психиатров, которые как минимум шесть лет проучились в университете, но у меня была машина и талоны на бензин, чего не было ни у кого из них, потому что я работал «на оборону». Я тщательно ухаживал за машиной, чтобы она потребляла как можно меньше топлива, и сумел сэкономить немного бензина для дел, не связанных с обороной. Так я стал пользоваться популярностью у молодых докторов, которым нужен был транспорт, чтобы ездить на свидания. Они часто звали меня с собой, когда ехали искать развлечений, одним из которых было купание голышом в заброшенной каменоломне.

В больничной столовой я познакомился с Г. Уилсоном Шеффером, клиническим психологом. Он также был деканом колледжа Маккой при университете Джона Хопкинса, где обучались вечерники. Я так и не узнал, не мои ли родители попросили его об этом или это была его идея. Засунуть меня обратно в школу никому так и не удалось. Но как-то раз Уилсон сказал мне, что если я сдам ему специальный вступительный экзамен в колледж Маккой и получу по всем предметам хорошие и отличные оценки за первые два семестра, то они закроют глаза на отсутствие у меня аттестата о среднем образовании. С гарантией, что я сохраню независимость и не вернусь в школу, я ухватился за его предложение обеими руками.

Я сдал экзамен декану Шефферу, и вот, в возрасте девятнадцати лет, меня зачислили в колледж. Я получил отличные оценки по всем предметам, даже по техническому черчению, хотя я то и дело проливал черную тушь на чертежи, прокорпев над ними много часов. Я закончил курс черчения благодаря Вальдемару Циглеру, моему профессору по химии, который составил раствор для удаления клякс без вреда для бумаги.

Я помню, как вставал в 5 утра, приступал к работе еще до семи, уходил в пять вечера, бежал домой принять душ и переодеться и приходил в университет в половине седьмого, где учился три раза в неделю до 10 вечера. Я постоянно чувствовал усталость, а по выходным еще приходилось делать уроки. На работе я единственный ходил в колледж, а в колледже единственный имел лицензию специалиста-электрика. Эти контрасты льстили моему чувству непохожести на остальных и позволили мне приобрести множество связей в обществе. Помимо дружелюбных психиатров из Шеппард-Прэтта и моих грубоватых товарищей по работе, я познакомился со студентами в университете Хопкинса, в том числе и с несколькими умными женщинами, которые в то время не допускались на дневные отделения университета, и даже благосклонными профессорами, с которыми мы обсуждали технические идеи.

Но этому первому этапу моей американской жизни вскоре суждено было подойти к концу. Армия США, овладев Африкой, упорно продвигалась по Италии для неизбежного вторжения в Европу, вооруженные силы нуждались в пушечном мясе, и мне было приказано явиться на призывной пункт. В конце концов война снова догнала меня.

Поскольку я не был гражданином США, мне не разрешили поступить на военную службу добровольно, как я хотел в начале 1942 года, и мне пришлось ждать, пока меня не призовут. Кроме того, мне сказали, что, так как я гражданин другого государства, правительство само выберет, где мне служить.

В ноябре 1943 года мне было велено явиться на учебный пункт 17-го полка в Балтиморе, где я на ура прошел медицинское освидетельствование, не считая плоскостопия, которое, как я понял, не позволяло мне служить в пехоте. Через несколько дней меня перенаправили на призывной пункт в близлежащем Кэмп-Миде. Мои друзья были уверены, что я окажусь в инженерных войсках, или войсках связи, или в военной разведке, или даже в армейских воздушных силах, как их тогда называли. Когда я хорошо прошел стандартную проверку для призывников, я сказал, что желал бы получить назначение туда, где пригодился бы мой опыт и знание Германии, а также квалификация как электрика и радиотехника.