Пропавших без вести – не награждать! - Геннадий Сорокин

– Я уже здесь, – сзади к Николаю Егоровичу подполз Монгол.

– Ты как от катера сбежал?

– Через сопку, как же еще. Еле успели. Коля, высовываться неохота, скажи, немцы что делают, вещдоки вылавливают?

– Угу! Скоро они узнают, что здесь сухогруз затонул.

– По тем ошметкам, что на воде плавали, ни черта они не узнают. Здесь мог и рыбацкий траулер затонуть, и шхуна какая-нибудь.

– На спасательном круге написано «Дмитрий Ульянов». Сверятся по регистру, вычислят тип судна.

– Не факт. Моряки вечно тащат к себе на корабль все, что плохо лежит. Могли в порту чужой круг стащить. Коля, давай отсюда двигать, пока они «раму» не вызвали.

– Похоже, сегодня уже не вызовут, а вот завтра…

Оставив одного десантника с биноклем наблюдать за немцами, Лоскутов, Монгол и пулеметчики спустились в лощину. Не обремененные грузом, они быстро догнали колонну.

– Командир, – обратился к Лоскутову врач, – надо что-то с ногами у них делать.

– Лука, – позвал Николай Егорович, – у нас никакой обуви нет?

– Пара сапог запасных есть, и та уже к лесу уехала. Глафира, солнышко, ты дотерпи до леса, там я тебя во что-нибудь одену.

Короткова, от которой шел спиртной дух, улыбнулась:

– Если приставать никто не будет, то так дойду.

Из леса к ним прибежал Чук. Без всяких стимуляторов он выглядел бодрым и даже веселым. Доложив о разведанной обстановке, он подошел к босоногому матросу.

– Садись, я тебе чуни сделаю.

Отрезав кусок плащ-палатки, Чук достал из вещмешка книгу, оторвал от нее обложку.

– Хорошая была книга, однако, с картинками. Я по ней азбуку учил.

Николай Егорович посмотрел на обложку. «История СССР. 7 класс». Хорошо, что Кабо не видит, учебник с чьими портретами разодрал неграмотный тунгус.

Соорудив из обложек книги подметки, Чук внахлест, как портянкой, обернул ноги матроса куском плащ-палатки, перемотал бечевкой.

– В лес придем, я тебе из коры подошвы сделаю.

Благодарный моряк, для профилактики простудных заболеваний хлебнувший спирта, растроганно обнял спасителя.

– Спасибо, браток, ввек не забуду!

– Хватит лобызаться, – прикрикнул Лоскутов. – Матросу один вещмешок дайте. Он теперь обутый, способен груз нести.

В лесу разбили временный лагерь. До наступления темноты Боков осмотрел раненых и ушибленных, перевязал раны, выдал лекарства. Единственные запасные сапоги Лукин отдал женщине, а вот одежды на нее не было.

– Дайте мне нитку с иголкой, я за ночь из двух гимнастерок себе одну сделаю, – предложила она.

– Откуда у меня две гимнастерки! – всплеснул руками Лукин. – У меня есть один комплект формы 48-го размера и три комплекта нательного белья. Мы же в рейд собирались, не на зимовку!

– Глаша, примеряй! – стянул с себя гимнастерку Мазур. – Я пока и так похожу.

Он остался в тельняшке и телогрейке.

– Чук, – позвал Лоскутов, – сделай всем разутым чуни. Лука, заготавливайте хворост. С наступлением темноты разожжем костры, погреемся.

– Командир, – отозвал Николая Егоровича в сторону Боков, – моряк, которого мы сюда на руках принесли, долго не протянет. У него все внутренности взрывом разбиты. Вколоть морфия, чтобы до утра забылся?

– Дай ему спирта, морфий нам еще пригодится.

Покончив с неотложными делами, Николай Егорович собрал всех моряков.

– Ваше мнение, что случилось с теплоходом?

– Плавучая мина, – ответил за всех штурман Носков. – Такое бывает: сорвет мину с якоря, и она блуждает по морю, пока ее не выбросит на берег или пока она с первым попавшимся кораблем не столкнется.

– Подтверждаю, – сказал моторист Ивашко. – Я служил срочную на Балтике, на подводной лодке. У нас в финскую войну штормом сорвало мину с заграждения, стали вылавливать, тральщика недосчитались.

– Я ничего вам подсказать не могу, – вздохнула Короткова. – Я вышла на палубу, помои за борт выбросить, а выбросило меня.

Как только солнце зашло за горы, наступила ночь. Сразу же похолодало. В лагере разожгли костры, поставили воду для чая. Горячую пищу решили не варить. Учитывая состояние личного состава, Лоскутов разрешил выдать бойцам спирта, по одному колпачку от фляжки на человека.

Садясь ужинать, Николай Егорович вспомнил, что с приходом в лес не видел Кабо.

– Где она? – спросил он у Лукина.

– Приболела, видать. Закуталась в палатку и спит у костра. Даже ужинать не стала. Ты, Николай Егорович, кушай, не думай о ней. Мы за товарищем Кабо присмотрим, не сбежит.

Перед сном Лоскутов проверил караулы. После гибели партизанского отряда «Красный луч» Николай Егорович никогда не выставлял в ночной дозор по одному человеку. Как бы ни было мало у него людей, часовых всегда было не меньше двух. Наказав дневальному разбудить себя рано утром, Лоскутов влез под «одеяло» коллективной кровати.

Спали в первую ночь так: вначале расчистили землю и на ней разожгли костер. На согретую землю наложили в три слоя лапника, сверху постелили свернутую пополам палатку. Перед тем как залезть между слоями палатки, Николай Егорович снял сапоги, поставил их между изголовьем «кровати» и поддерживаемым всю ночь костром. За сапогами, на расстоянии вытянутой руки, он положил командирский планшет, автомат и подсумки с боеприпасами. Вещмешок, мягкой стороной вверх, заменил подушку. Телогрейку Лоскутов набросил поверх «одеяла».

Всего в одну «кровать» с Николаем Егоровичем улеглось восемь человек (по ширине палатки), спавших вплотную друг к другу. Если ночью кто-то из них вставал по нужде, то он вылезал из общего ложа, как червяк из яблока, не поднимая покрова, и таким же образом вползал обратно.

Спасенных моряков, кроме умирающего, распределили спать между десантниками. По замыслу Бокова, за ночь бойцы должны были теплом своих тел отогреть переохладившихся в морской воде ульяновцев. Глафира Короткова спала между Мазуром и Жуком. Во сне она прижималась то к одному, то к другому, отдавая предпочтение бывшему боцману, мужчине рослому и жаркому.

* * *

Еще в темноте Лоскутов проснулся от снежинок, падающих на лицо. Стараясь не разбудить соседей, он выбрался из «конверта», закурил, сел у костра перемотать портянки. Ночной дневальный подал ему кружку горячего чая.

«Чем плохо спать в конверте, – подумал Лоскутов, – так это голова всегда на улице. Дождь ли, снег ли, все на лицо летит. Зато по тревоге вскакивать удобно: покрывало откинул – к бою готов. В палатке наоборот: спать комфортнее, но что творится снаружи, никогда не знаешь».

Взбодрившись крепким чаем, Николай Егорович обошел лагерь по периметру, проверил караулы, вернулся к костру, написал в Мурманск первое донесение.