Собачий бог - Сергей Арбенин

«Ёшкин кот! Как сквозь землю провалились!» — и Костя трусцой побежал вдоль остановки, потом свернул к вокзалу. Заглядывал во все уголки, обежал вокзал кругом, даже за заснеженные кусты заглянул. Пропали, — да и только!

«Обманули, сволочи! Не захотели штрафовать, — пожалели…».

Костя остановился и с тоской стал оглядывать набитую народом и машинами привокзальную площадь.

…К полудню село будто вымерло. Барин и барыня слышали, что в селе идет коровий мор: мрут и коровы, и овцы, и прочая живность. Говорят, даже собаки сбесились, и их, кто поумней, запер с глаз подальше.

День был пасмурный, сумеречный. Шла вторая неделя октября, и дождик, то усиливаясь, то сходя на нет, превратил эти недели в сплошные тягостные сумерки.

Староста накануне приходил, докладывал, глядя в сторону:

— Вы, Егорий Тимофеич, не бойтеся, вам ничего не сделают. А только завтра чтоб света в доме не зажигали. Ни в свечах, ни в печи.

— Вот как? — насмешливо спросил Григорий Тимофеич и позвал жену:

— Аглаша! Иди-ка послушай. Нам крестьяне завтра велят в темноте и холоде сидеть.

Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.

— Не серчайте, Егорий Тимофеич — а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.

— А попа? — спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к ее розовому личику. — Попа звали?

Староста исподлобья взглянул на нее.

— Поп тут не при чем. Поп уже с крестным ходом ходил, кадил и молитвы пел, — толку мало. Да он наши обычаи знает, — сам из крестьян.

— И что же это за обычаи? — почти игриво спросила Аглаша.

Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.

Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:

— Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.

— Не объяснит! — вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос:

— А не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к теще. Будто бы теще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.

Григорий Тимофеич молча, все более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.

— Демьян Макарыч! — наконец сказал строго. — Вы сюда пришли шутки шутить?

— Нет-с, и в мыслях не было! — староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.

— Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?

— А живой огонь будет, — сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: — Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнем коровью смерть и убить.

Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.

— Послушай, Демьян, — сказал почти ласково. — Ты ведь знаешь, что волки у нас завелись?

— Ну, — не очень уверенно подтвердил староста.

— Знаешь, что одного волка недавно мой Петька подстрелил?

— Ну, знаю.

— А видел его?

— Видать не видал, но люди говорят — матерущщий.

— Во-от, — наставительским тоном проговорил барин. — Матерущий. Да такой, я тебе скажу, — сам бы не увидел — не поверил. Полторы сажени от кончика хвоста до носа!

— Ну? — удивился староста.

— Я сам с Петькой измерял. Не волк, а чудовище какое-то.

Он помолчал. Молчал и староста, угрюмо пялясь в пол.

— Так ты что, забыл, когда ваша «коровья смерть» началась?

— Не забыл, — не очень уверенно ответил староста.

— Да вот как дожди зарядили, — так и началась! Помнишь, в Ведрово двух коров задрали?

— Помню.

— Вот то-то и оно! — сказал Григорий Тимофеевич. — Волки это, Демьян. Бешеная стая, которая к нам невесть откуда забрела. Они и начали скот драть.

— Дак… — промямлил староста.

— Дак! — подхватил, почти передразнивая, барин. — Волки это, говорю, а не какой-нибудь леший!

— Знамо, что не леший, — угрюмо ответил староста. Потом вскинул лохматую голову: — Которые задраны — тех мы тоже считаем. Это все — коровья смерть.

— Так вам бы, мужичкам, собраться с облавой, с ружьишками, да и отстрелять этих зверей!

— Нешто нечисть пуля возьмет? — возразил староста, а Григорий Тимофеевич в сердцах хлопнул себя по коленям, вскочил.

— А у Петьки пуля что — заговоренной была, что ли?

Староста помолчал. Потом нехотя ответил:

— Может, и заговоренная.

Барин окончательно потерял терпение. Закричал, так, что Аглаша даже испуганно отскочила к дверям:

— Петька! Эй, кто-нибудь! Позовите сюда Петьку!

Вбежала запыхавшаяся горничная Катерина, сбивчиво доложила:

— Григорий Тимофеевич, Петр Ефимыча нет-с!

— Как — «нет-с»? Куда ж он делся?

— А уехали. Часа два назад велели дрожки заложить, сели и уехали.

— Куда? — повысил голос Григорий Тимофеевич.

— В Ведрово-с… — испуганно сказала Катерина.

— Тьфу ты! — Григорий Тимофеевич едва удержал себя от крепкого словца. — И этот — в Ведрово. Да что у них там, тайная сходка, что ли?

— Не знаю-с! — совсем испугалась Катерина, даже побледнела вся. — А только Петр Ефимыч сказали, что там и заночуют-с.

Григорий Тимофеевич вскочил, не в силах больше усидеть на месте.

— Да зачем? — страшным голосом закричал он. — Зачем ему там ночевать??

Горничная молчала, заметно дрожа. Демьян Макарыч как бы нехотя вмешался в разговор:

— Баили, что он всё волков этих выслеживает. А их надысь в Ведрово будто видели.

Григорий Тимофеевич непонимающе поглядел на Демьяна. Наконец спросил:

— Кто это баил?

— Так… Дворовые болтали… — ответил Демьян и снова опустил глаза.

Григорий Тимофеевич помолчал, поглядел на жену, на горничную. И вдруг плюнул на пол.

— Прямо заговор какой-то! — сказала он почти спокойным голосом. — Или дурной сон. Поп уехал, Петька уехал, крестьяне велят печи не разжигать…

Он снова помолчал. Наконец осознал, что все стоят перед ним, как провинившиеся гимназисты, вздохнул через силу и снова сел.

— Садись, Демьян, — приказал строго.

Поиграл кистями халата.

— Пожалуй, пора вас сечь, мужики, — сказал он, и непонятно было — то ли вправду, то ли просто пугал. — И начать надо с тебя, Демьян, и вот с нее, — он кивнул на Катерину. — Так обоих рядышком на соломе положить, да и высечь, как следует. А становому отписать, что у меня тут заговор, бунтом пахнет.