Инквизитор - Кэтрин Джинкс

— Мне велели передать вам, отец Бернар, что ваша хитрость удалась, — сообщил служащий.

— Спасибо.

— И еще мне велели передать, что умер второй заключенный. Ребенок. Тюремщик хочет с вами поговорить.

— Господи, помилуй нас! Хорошо, я поговорю с ним.

— Вдобавок меня просили донести до вас, что солдатам в этом месяце не заплатили жалование. Мы знаем, конечно, что вы очень заняты…

— Да, я этим займусь. Извинитесь за меня перед своими товарищами и передайте, что я зайду к королевскому конфискатору завтра. Как вы сами сказали, я очень занят.

Радостные вести, не правда ли? Неудивительно, что я находил мало утешения в жизни, среди сомнений, неудач и отчаяния. И все же мне еще предстояло вынести самый жестокий удар. Ибо, распечатав письмо епископа, я нашел внутри послание от Инквизитора Франции.

В нем сообщалось о назначении нового старшего инквизитора — и это был Пьер Жюльен Форе.

Я думаю, что вы знакомы с Пьером Жюльеном Форе. Я думаю, что вы должны были встречать его в Париже, ибо он привлекает всеобщее внимание, не так ли? Или, скорее, он заставляет обратить на себя внимание. Он очень шумный человек и всегда таким был; я могу это утверждать, потому что знаю его многие годы. Видите ли, он родом из этих мест.

Первая наша встреча произошла еще в бытность мою орденским проповедником, прежде чем поощрение моих учителей подвигло меня вновь надеть студенческую мантию, дабы я смог заслужить славу и приобрести влияние как лектор. (Смешно, не правда ли?) Путешествуя с отцом Домиником, я сделал остановку в Тулузе, во время которой ознакомился с местной богословской школой, где всего один год проучился Пьер Жюльен. В те дни это был бледнолицый рыхлый юноша, влюбленный в святого Фому Аквинского, чей труд «Summa» он целиком заучил на память. По моему мнению, именно этот трюк, а не блестящее красноречие или сообразительность, выделял его в глазах учителей — ибо, когда я присутствовал на одной из тамошних лекций, меня поразила глупость задаваемых им вопросов.

В те времена его персона не особенно меня занимала, поскольку я не видел ничего примечательного в этом юнце, бледном и болезненном от прилежных занятий (так я полагал, хотя теперь знаю, что мертвенно-бледный цвет лица у него от природы), горевшего воодушевлением, которое мне претило, и с пронзительным голосом, не позволявшим вам пройти мимо. Мы разговаривали лишь однажды: он спросил, трудно ли не поддаваться мирским соблазнам теперь, когда они встречаются мне на каждом шагу.

— Нет, — отвечал я, поскольку тогда еще не вступил в связь с упомянутой мною молодой вдовой, чьи чары заставили меня нарушить обет.

— Много ли женщин вы видите?

— Да.

— Тяжело, должно быть, вам приходится.

— Правда? Отчего же?

Я, конечно, понимал, что он пытается сказать, но я испытывал удовольствие, видя, как он краснеет, смущается и отходит. В юности я был во многих отношениях испорчен и часто поступал жестоко; в этом же случае я был наказан за свое высокомерие. Какое наказание может быть хуже, чем угодить в викарии к человеку, которым я пренебрегал много лет назад, — к человеку, достигшему таких высот, которых мне никогда не достичь, несмотря на то, что он не обладает моими способностями?

Так или иначе, мы расстались, и я не встречал его, пока судьба не свела нас в школе Монпелье. Здесь мы вращались в разных кругах; я понял, что он с трудом карабкается вверх (а я летел на крыльях), но он нашел способ узнавать последние сплетни, что снискало ему популярность у тех, кого интересовали дебаты в Париже и интриги папского двора. К тому времени он располнел и начинал лысеть. Однажды я положительно уничтожил его в течение внеурочного диспута, по причине уязвимости избранной им позиции и незнания им приемов риторики. И опять же мне пришлось пожалеть о той ярости, с которой я сокрушал его аргументы. Душевная низость всегда в конце концов оборачивается против проявившего ее.

Я не знал о его дальнейшей карьере, пока не начал сталкиваться с ним на собраниях у архиепископа, примерно с 1310 года. К тому времени он уже был настоятелем, а я — генеральным проповедником и магистром школы (но не в его обители, благодарение Господу). Выяснилось, что мы с ним расходимся по многим вопросам, включая работы Дюрана де Сен-Пурсена — которые, как вы, возможно, помните, не были совсем запрещены в школах, но разрешались, коль скоро имели надлежащий комментарий. Пьер Жюльен, я полагаю, предпочел бы, чтобы его студенты не читали ничего, кроме Петра Ломбардского и Ангельского доктора. Он пожурил меня, в оскорбительно-шутливом тоне, за мой «своевольный разум».

Боюсь, что мы с ним не питали друг к другу братской любви.

Я уже несколько лет не являлся на собрания к архиепископу, поскольку моего внимания требовали дела Святой палаты, и — откровенно говоря — поскольку я не принадлежал к числу любимцев самого архиепископа. Но благодаря переписке с другими братьями я находился в курсе продвижения Пьера Жюльена. Я узнал, что он преподавал в Париже, затем переехал в Авиньон, где его деятельность была оценена папским двором. Я знал, что его послали на помощь Мишелю ле Муану, инквизитору еретической греховности в Марселе, с заданием уговорить тех упорствующих францисканцев из Нарбонны отказаться от своих взглядов. И теперь, отличившись на священном поприще искоренения ереси, он был назначен старшим инквизитором Лазе, «на замену отцу Августину Дюэзу».

Должен признаться, что я рассмеялся, хотя и невесело, прочитав это выражение епископа, ибо Пьер Жюльен ни в коем случае не мог служить «заменой» отцу Августину. Он был слеплен из другого теста. Если вы не в состоянии оценить их различий, — оттого что вы, может быть, недостаточно хорошо знали их обоих, — позвольте мне рассказать вам о том, чем был занят мой новый патрон в продолжение двух дней по вступлении в должность.

Он прибыл примерно через три недели после того, как меня оповестили о его назначении, предшествуемый несколькими письмами, уведомлявшими меня о дате его планируемого приезда. Назначив день, он дважды менял его и в конце концов вернулся к первоначальной дате всего за три дня до своего появления. Если бы он ехал из Парижа, а не из Авиньона, мне пришлось бы ждать еще дольше! Он, разумеется, ожидал обычного торжественного приема — приема, которым пренебрег отец Августин, — и я был очень занят, договариваясь с епископом, с сенешалем, с настоятелем, с канониками прихода Святого Поликарпа, с консулами… Вы же понимаете, сколько народу нужно подготовить в таких случаях. Новый инквизитор пожелал, чтобы у городских ворот его приветствовали высокие чиновники; затем, в сопровождении строя солдат и оркестра, он желал проследовать к церкви Святого Поликарпа, где намеревался обратиться к жителям Лазе с речью о «виноградной лозе Господней, насажденной десницей Его, спасенной кровью Его, орошенной словом Его, размножаемой милосердием Его и плодоносящей духом Его». После того как большая часть паствы разойдется, он поприветствует отцов города каждого лично, чтобы ему, как «пастырю доброму», «звать своих овец по имени».