Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев

и есть национальное лицо поэзии. Гамзатов с горечью писал:

И если б собрать воедино чернила,

Которыми столько расписано было

Тенистых ущелий, скалистых высот

И прочих ни с чем не сравнимых красот,

То горы б взмолились: «Помилуй, Аллах!

Мы тонем, мы тонем в чернильных волнах!»[63]

Беспокоили его и переводчики:

«Заметили ли вы, как часто иные переводчики, переводя наши стихи на русский язык, применяют этот “национальный колорит”, употребляя слова “джигит”, “папаха”, “черкеска” и т. п.? Чтобы читатели знали, что перед ними национальный поэт, переводчики надевают на него бешмет, который он никогда не носил. В этом ли заключается национальный колорит, национальная форма, национальные традиции? Нет, и ещё раз нет! Тайна национальности каждого народа, говорил В. Г. Белинский, не в его одежде и кухне, а в его, так сказать, манере понимать вещи... Истинный художник народен и национален без усилия, он чувствует национальность, прежде всего, в самом себе и потому налагает печать на свои произведения... Истинно национальное проявляется в духе характера, психологии народа».

Из такой экзотики получалась плохая поэзия, вернее, вовсе не получалась. Стихи были как близнецы, и авторам оставалось спорить, как героям комедии Гоголя, кто первым сказал «Э!». В результате поэзия превращалась в «продукт ограниченного пользования» и навевала скуку.

Один поэт, рождённый среди гор,

Клянусь, был истинный гипнотизёр.

Он всякий раз, когда стихи читал,

Мог усыпить неосторожный зал[64].

Кроме экзотики, было много стихов неумелых, какие пишутся в пору первой влюблённости, где много пыла, но мало поэзии. Явление характерное и простительное. Или стихов загадочных, невнятных, смысл которых и сами авторы объяснить были не в силах. Читая такие наивно-многозначительные мудрствования, Гамзатов вспоминал свою учёбу в Литинституте, когда «болел» новаторством. Вспоминал он и Ивана Бунина, «Окаянные дни» которого часто перечитывал. Там было про экспрессиониста Леонида Андреева: «Прочитаю две страницы — надо два часа гулять на свежем воздухе!»

Количество изданий Гамзатова сбивало с толку. Начинало казаться, что стоит лишь что-то такое сочинить про орлов и горы с бурными реками, найти ловкого переводчика, и вот он — успех. Когда Гамзатов пытался объяснить, что поэт — не тот, у кого выходят книги, а тот, кого читают не только друзья и родственники, это мало кого убеждало. Но те, в ком теплился поэтический дар, понимали, о чём говорил Гамзатов, и это шло им на пользу.

Как и его отец, для большей доходчивости Расул Гамзатов облекал своё беспокойство в сатирическую форму.

Поёт о прекрасных вершинах Кавказа

И тот, кто Кавказа не видел ни разу.

И тот, кто видал лишь из окон вагона

Мелькавшие, лесом покрытые склоны.

«Ах, горы высокие, снежные горы!

Как вы хороши! Ах, увижу ль вас скоро?»

И очень досадно порою бывает,

Что эти восторги в печать попадают.

И ловкий художник на переплёте

Рисует орла, что взмывает в полёте;

Под ним помещает лохматые тучи,

А тучи кладёт он на горные кручи;

А ниже (чтоб стала картина ясна)

Он в бурку решает одеть чабана[65].

Начинающие авторы, так или иначе, находили свою поэтическую дорогу. Но что было делать с наседавшими графоманами?

Умерить зуд энергичных сочинителей бесконечных од было затруднительно, спорить с болезненным пристрастием, даже если оно выражалось в лёгкой форме, — бессмысленно. Автор полагал, что написал хорошо, если не сказать — гениально, и убеждать его в обратном значило наживать себе нового врага. Гамзатов писал об этом с мягким юмором.

Надпись на книге скучных стихов

Немало собраний я знал, на которых

Мы все засыпали докладчику в лад,

И в спальный вагон превращалась контора,

Где был как снотворное скучный доклад...

Я честно дремал под мотивчик унылый

Твоих сочинений, снотворный певец!

Когда же окончится лекция, милый?

Когда же начнётся кино, наконец?[66]

Были и не состоявшиеся поэты, которых оставалось лишь пожалеть. О некоторых, подававших когда-то большие надежды, Гамзатов говорил с болью. Рассказывал, как они отправлялись в Москву и... пропадали без вести. Как в надежде на широкий литературный простор утрачивали то, что у них было — образное мышление своего народа. Как вместо стихов давали переводить на родной язык неумелые подстрочники. Как, оторвавшись от знакомой родной почвы, оказывались в положении солдат, попавших в окружение, из которого мало кому удавалось выйти.

«Поэзия без родной земли, без родной почвы — это птица без гнезда, — писал Гамзатов. — Я помню многих поэтов, стихи которых позабылись, погибли, как воробьи, которым не давали возможности опуститься на землю, заставляли летать до тех пор, пока они не падали замертво».

Гамзатов знал, что настоящая поэзия с годами становится только ценнее, что инфляция съедает лишь графоманов, но легче от этого руководителю Союза писателей не становилось. Особенно когда после первых же четверостиший пропадало желание читать дальше и возникало возмущённое недоумение оттого, что у тебя крадут время.

Но крали не только время, «заимствовали» фразы, строки, речевые обороты, мысли... Да мало ли чем можно было поживиться на обильных угодьях литературы?

Поэту, склонному к заимствованию

Хоть и в твоей отаре иногда

Бывают славные ягнята,

Но ведь в другой отаре, вот беда,

Они уж блеяли когда-то[67].

А однажды предложил и способ лечения для поэтических клептоманов:

Я слышал, что вора спиною вперёд

Сажал на осла в Дагестане народ,

Чтоб целый базар осмеять его мог,

Чтоб стыд ему щёки бесстыжие жёг.

Поэта, крадущего голос чужой,

Я сам бы, как вора, пред гневной толпой

Возил по земле, посадив на осла,

Чтоб вкус он забыл своего ремесла![68]

Высказывался Гамзатов и о прискорбной манере тиражировать удачное стихотворение в разных формах. Он сам когда-то попытался «клонировать» удачное стихотворение о русской учительнице в горах Дагестана, сделав героями новых стихов русских людей других профессий, тоже работавших в горах. Но из этого ничего не вышло, тема была исчерпана в первом стихотворении.

Подобные «болезни